Льюис Клайв - О Нарнии Страница 18

А вот если бы мне предложили сделку — избавиться от ночных кошмаров, но так никогда и не узнать о волшебной стране, — выиграл бы я? Для меня это серьезный вопрос. То, что я пережил, было ужасно. И все же такая цена — слишком высока.

Но я удаляюсь от темы. Да это и неизбежно, ведь на практике я знаком лишь с одним из трех способов. Надеюсь, заголовок не внушил вам мысли, что самоуверенный его автор решил обучить кое–чему детских писателей. Этого я делать не могу подиум причинам. Во- первых, многие пишут для детой гораздо талантливее меня, и я лучше сам поучусь этому искусству. А во–вторых, ни одну историю я не «сочинил». Когда я пишу, я скорее наблюдаю за птицами, чем строю здание. Я вижу образы. Некоторые из них похожи, у них как бы один привкус. Нужно всего лишь замереть и следить, как они соединяются друг с другом; Если вам очень повезет (мне никогда не везло настолько), из этих образов последовательно складывается картина и вы безо всякого труда получаете готовую историю. Но чаще (а со мной всегда) в ней есть пробелы. Вот только тогда и вам приходится что‑то придумывать, чтобы объяснить, почему те или иные персонажи оказались там‑то и там‑то и делают то‑то и то‑то. Не знаю, обычный ли это способ, и уж тем более — лучший ли он. Я могу писать только так; все начинается с образов.

И в заключение мне бы хотелось вернуться к тому, о чем я уже говорил. Я убежден, что неверно начинать работу над книгой с вопроса «Что правится современным детям?» быть может, вы скажете: «А начинать с вопроса „Что нужно современным детям?", руководствуясь нравственными, воспитательными мотивами, — тоже неверно?» Видимо, да. Это не значит, что я не признаю нравоучительных историй или думаю, что дети их не любят. Просто вопрос этот не приведет ни к чему хорошему. Задавая его, мы слишком много на себя берем. Лучше спросить: «Что нужно мне?», ведь то, что неглубоко волнует вас, не заинтересует и ваших читателей любого возраста. Еще лучше вообще обойтись без вопросов. Коли в истории, которую вы собираетесь рассказать, заложена какая‑то мораль, она неизбежно возникнет сама собой и в ней отразится весь ваш жизненный опыт. А если нет, не нужно ее изобретать. То, что у вас получится, будет банальностью и даже ложью. Стыдно предлагать такое детям. В том, что касается нравственности, они по меньшей мере также мудры, как мы. Если вы можете обойтись без нравоучений, так и делайте. Единственная мораль, которая имеет какую‑то цену, — мораль самого автора.

Все в книге должно отражать его собственные мысли. Мы пишем для детей о том, что с ними разделяем. Мы отличаемся от них, но не тем, что нам неинтересно то, о чем мы с ними говорим, а тем, что у нас есть и другие интересы, которых дети бы не поняли. Мы говорим о том, что занимает нас самих. Я полагаю, так и было со всеми великими детскими писателями, но почему‑то не все это сознают. Недавно один критик похвалил очень серьезную сказку, сказав, что автор ни разу не улыбнулся. Да с чего же ему было улыбаться? Мне кажется, нет мысли ужасней, чем такая: если у нас и есть что‑то общее с детьми — это «детское» (в отрицательном смысле), а вое детское непременно смешное. Мы должны встречаться с детьми на равных, ведь мы и вправду равны. Наше превосходство, возможно, в том, что мы гораздо больше знаем и (что ближе к нашей теме) лучше умеем рассказывать. Не нужно ни руководить маленькими читателями, ни делать из них кумира. А хуже всего смотреть на них, как профессионал на сырье, подлежащее обработке. Конечно, мы стремимся не навредить им и, с Божьей помощью; надеемся сделать им добро. Но при этом мы должны с уважением относиться к ним. Не нужно воображать себя провидением или судьбой. Я не скажу, что чиновник из министерства просвещения никогда не напишет хорошей детской книги. Все возможно. Но, по–моему, шансов мало.

Как‑то в ресторане я воскликнул: «Терпеть не могу чернослива!» «И я», — вдруг отозвался из‑за соседнего столика шестилетний малыш. Между нами мгновенно возникла симпатия. Нам не показалось это смешным. Ведь оба мы знали: чернослив — такая гадость, тут не до смеха. Мы, взрослый и ребенок, встретились как независимые личности. Я не стану говорить об отношениях ребенка с родителями, с учителями. Они много сложней. Но автор вне этих отношений, он даже не родственник. Он обычный человек, он равный. Для ребенка он — как почтальон, мясник или соседский пес.

ИНОГДА ЛУЧШЕ РАССКАЗАТЬ ОБО ВСЕМ В СКАЗКЕ

В шестнадцатом веке, когда повсеместно считалось, что поэт (а так называли любого сочинителя) должен и развлекать, и наставлять, Тассо сделал важное замечание. Он сказал, что поэт как поэт стремится к одному — развлечь читателя. Однако поэт, кроме того, — человек и гражданин, поэтому он хочет, чтобы его книга была поучительной.

Я не хочу останавливаться на том, что в эпоху Ренессанса называли «интересным», а что — «познавательным». Я не буду пользоваться этими терминами — слишком много пришлось бы сделать оговорок. Оттуда я всего лишь позаимствую различие между автором как автором и автором как человеком, гражданином или христианином. Для меня это значит, что творческий замысел обычно складывается из двух компонентов, которые можно назвать мотивом Автора и мотивом Человека. Когда писателем движет лишь один из них, боюсь, книги не будет. Если нет первого, она появиться не может, если второго — не должна.

То и дело к Автору приходят мысли, которые могут послужить материалом для книги. У меня все начинайся с образов. Однако «закваска» эта бесполезна, если ее не сопровождает стремление; к Форме: стихи или проза, рассказ, роман, пьеса или еще что‑то. Когда есть и то и другое, перед вами — готовый мотив Автора. И вот история бьется внутри него, стремясь выбраться наружу. Автору не терпится вылить ее в какую‑то форму, как хозяйке — кипящее варенье в банку. Это желание проследует его, мешает работе. Он не может ни спать, ни есть. Он словно влюбился.

Пока Автор кипит, Человек оценивает книгу совершенно с иных позиций. Он спрашивает, сочетается ли этот замысел с остальными желаниями Автора, не противоречит ли его долгу. Может быть, надуманная книга слишком поверхностна, слишком банальна (с точки зрения Человека, не Автора), чтобы оправдать потраченные время и труд. Может, ее не удастся издать. Или же (тут Автор приободряется) это — хорошо; хорошо не просто как литература, а вообще.

Звучит довольно запутанно, но именно так мы принимаем решения. Вам нравится девушка, а подойдет ли она вам как жена? На обед вам хочется омара, но не повредит ли это желудку, да и разумно ли тратить, такие деньги на еду? Авторский порыв — обычное желание (как бы зуд), и Человек должен рассмотреть его со всех сторон, как любое другое желание.