Морис Левер - Айседора Дункан: роман одной жизни Страница 18

Однажды вечером, после ужина с шампанским в ресторане, Жак Боньи повел ее в гостиницу. Они назвались месье и мадам X***. Айседора вне себя от счастья. Она льнет к Жаку. Его ласки заставляют ее трепетать, нервы на пределе, сердце колотится все сильнее, сильнее. Живот и грудь наливаются желанием… вот… вот сейчас… «Жак…» Она откидывается на спину, закрыв глаза. «Жак…» Но он вдруг вскакивает, бросается на колени у ее ложа и, глядя на нее испуганными глазами, говорит:

— О, Айседора! Почему ты не сказала? Ты понимаешь, какое преступление я мог сейчас совершить? Ты должна оставаться девственной, моя Айседора. Теперь одевайся… Скорее, скорее одевайся!

А она лежит неподвижно, не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. Он набрасывает ей на плечи платье. «Что происходит, Жак? — с трудом произносит она. — Объясни… я ничего не понимаю…» Она задыхается, не может говорить… Что она делает в этой комнате, с этим мужчиной? Она и сама не знает. Мысли путаются в голове. Все идет кругом. Какой-то кошмар… Он подталкивает ее к двери, чуть не бегом спускается по лестнице, увлекая ее за собой, и они вскакивают в первый попавшийся фиакр. Всю дорогу он не перестает обвинять себя, называя преступником, способным на самые подлые мысли, а она не может понять, в каком преступлении он себя обвиняет. В минуту прощания, перед дверью дома на авеню де Виль, дрожащим от волнения голосом он умоляет ее:

— Простишь ли ты мне когда-нибудь?

— Да за что прощать, Жак?

В ответ тот лишь опускает голову еще ниже.

— За что прощать? — повторяет она.

— Прощай, Айседора.

Андре… Жак… Имена с привкусом неудачи, вызывающие горькие воспоминания. Откуда этот страх, который она внушает мужчинам? Ясно: Жак испугался, что лишит ее девственности. Религиозность? — думает она, быть может, не без оснований. А Бонье, лишенный этих предрассудков? А Эйнсли? А Галле? Как объяснить, что эти мужчины отказались посягнуть на ее целомудрие? Айседора не в силах больше искать ответ на мучающий ее вопрос, она решает доверить свою тайну Мэри Дести, единственной подруге, которой можно было рассказать об этом.

— Дорогая Айседора, — мягко ответила та, — неужели вы никогда не поймете, что вы — богиня? Мужчины не спят с богинями.

— В конце концов, вы все мне надоели! — взорвалась Айседора. — Я женщина, слышите? Женщина. Как все остальные.

Как все остальные? Она действительно верит в это? Неужели она не видит или не хочет видеть все, что отличает ее от других? Нет, Айседора — не одна из женщин, она — Женщина с большой буквы. Ее открытость и откровенность не только в танце, но и в чувствах сбивает мужчин с толку. Создавая новую женщину — уже не XIX, а XX века — и новую манеру любить, она сталкивается с самым священным из всех запретов. Именно этого мужчины не могут понять…

ГЛАВА VI

«Я добьюсь того, что танец принесет мне те радости, которых лишила меня любовь», — запишет Айседора в своем дневнике на следующий день после приключения с Боньи. Все последующие месяцы она упорно работает над своей теорией, целыми днями простаивает неподвижно, скрестив руки на груди, на уровне солнечного сплетения, стараясь найти центральную пружину всякого движения, очаг движущей силы. Балетная школа считает, что эта пружина находится в центре спины, в основании позвоночного столба, почему у классических танцовщиков и наблюдается такая развинченная походка, словно у марионеток, приводимых в движение с помощью ниточек. Айседора же концентрирует медитацию в центре торса, куда сбегается музыка волнами вибрации.

Однажды Айседору пригласила выступить в своем особняке Элизабет де Караман-Шиме, графиня де Греффуль. Та самая, что послужила прототипом герцогини Германтской в цикле романов Марселя Пруста «В поисках утраченного времени». В те годы она безраздельно властвовала в высшем свете Парижа.

Ее считали самой красивой женщиной своего времени. Светская хроника описывала в восторженных тонах ее божественную осанку, черные глаза, роскошные наряды. Портрет кисти Ласло изобразил графиню в блеске великолепия с презрительно сжатыми губами и высокомерным взглядом. В ее особняк, прозванный почитателями «Ватикан», вход был открыт только для коронованных особ или представителей старой аристократии. Например, для ее кузена графа Робера де Монтескью, князя Бибеско, представителей семей Полиньяков, Кастелланов, Пурталесов, графов де Гиш… Ее друзьями были Бранли, Роден, Бергсон. Благодаря ей публика открыла автора музыки со странными ритмами, небрежно одетого, с всклокоченной шевелюрой и трудно запоминающейся фамилией: Римский-Корсаков. Говорили, что графиня специализируется на музыкальных открытиях. Она являлась президентом Больших музыкальных прослушиваний Франции, активной сторонницей Байройтского театра. Именно в ее особняке вершились судьбы будущих знаменитостей и формировались музыкальные вкусы.

Чтобы продемонстрировать очередную находку, графиня велела переоборудовать большой салон. Под золочеными лепными украшениями были возведены подмостки и оборудовано место для музыкантов, стены и задник обили деревянной решеткой, которую украсили тысячью красных роз. С первыми же аккордами «Ифигении» Глюка Айседора вылетела на подмостки, одетая только в прозрачную тунику, с распущенными волосами, с руками, поднятыми над головой, и босыми ногами на котурнах.

— Какой скандал! Элизабет с ума сошла, — ворчит чуть громче, чем следовало бы, какая-то старуха, склонившись к уху графини Адеом де Шевинье.

— Тише, тише…

— Нет, все-таки танцевать в таком виде перед потомками Караман-Шиме!..

Гости плотным кольцом окружают подмостки, их лица почти касаются ног юной нимфы. За столиками опустевших буфетов замерли по стойке смирно метрдотели. Опоздавшие гости робко пробираются вперед. Танцовщица изображает бегство, ее прекрасные ноги почти не касаются сцены. В момент, когда она изображает восхождение на алтарь, где ее ждет казнь, складки одежды плотно облегают высокую, напряженную грудь, а все бинокли одновременно взлетают к глазам. В конце танца девушка падает ниц, последнее содрогание ткани предвещает ее кончину. Долгая овация покрывает все шумы.

— Браво! Браво! — кричит Робер де Монтескью своим знаменитым фальцетом, воздев к небу руки с драгоценными жемчугами на пальцах.

— Настоящая Танагра[10], — восхищается граф Пурталес.

— Элизабет, где вы откопали эту женщину, словно сошедшую с античного барельефа? — спрашивает принцесса Эдмон де Полиньяк, предвкушая свой предстоящий прием.

Хозяйку дома окружает толпа мужчин в черных фраках и декольтированных дам, сверкающих бриллиантовыми ожерельями. А та загадочно улыбается и на вопросы «Кто это? Кто это?» отвечает: