Н. Елисеев - Николай II без ретуши Страница 18

Я рад видеть представителей всех сословий, съехавшихся для заявления верноподданнических чувств, искони присущих каждому русскому, но мне известно, что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекавшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земств в делах управления. Пусть все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начала самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой незабвенный покойный родитель.

Из книги Сергея Анатольевича Циона:

Рассказывают, что в это время молодая царица, еще плохо понимавшая русскую речь, наклонилась к одной из великих княгинь и спросила по-французски: «Qu’est ce qu’il leur explique?»[2] – «Il leur explique, qu’ils sont imbeciles»[3].

Из «Коронационного сборника»:

14 мая 1896 года. Вслед за тем Его Величество, положив обе регалии на подушки, изволил призвать к себе государыню императрицу Александру Федоровну Ея Величество сошла с своего места и стала перед августейшим своим супругом на колени на малиновую бархатную подушку, окаймленную золотою тесьмою; монарх снял с себя корону, прикоснулся ею ко главе императрицы и снова возложил корону на себя. В это время митрополит подал государю малую корону, и он возложил ее на свою августейшую супругу. После этого Его Величеству была поднесена порфира и алмазная цепь ордена св. апостола Андрея Первозванного. Государь Император, приняв эти регалии, возложил их на Ея Величество при содействии Великих князей Сергея и Павла Александровичей, а также статс-дамы графини Строгановой.

Из дневника Алексея Сергеевича Суворина:

14 мая 1896 г. Коронование. Был в Успенском соборе. (…) Владимир Александрович оправлял так усердно порфиру на царе, что оборвал часть цепи Андрея Первозванного, которая надета была на государе. Государь прекрасно прочел «Верую», но молитву поспешно и неуверенно. (…) Оказывается, молитву все сокращали, не желая утруждать императора долго стоять на коленях.

Из дневника Александры Викторовны Богданович:

22 мая 1896 года. Корона царя была так велика, что ему приходилось поддерживать ее, чтобы она не свалилась.

Из воспоминаний Федора Александровича Головина:

Особенно смешным и жалким показался мне государь во время торжественного шествия после коронования из собора во дворец. Бледный, утомленный, с большой императорской короной, нахлобученной до ушей, придавленный тяжелой, парчовой, подбитой горностаем, неуклюжею порфирою, Николай казался не величавым императором всея Руси, не центром грандиозной процессии, состоявшей из бесчисленных представителей всевозможных учреждений, классов, сословий, народностей громадного государства, а жалким провинциальным актером в роли императора, ему не подходящей.

Из воспоминаний великой княгини Ольги Александровны:

Как и при Александре III на Ходынском поле должна была состояться раздача населению и гостям Царских подарков. На окраине города обычно происходили учения артиллеристов и саперов. В празднестве на Ходынском поле должны были принять участие и крестьяне. Они тысячами направились на это поле, чтобы получить гостинец – украшенную Императорским гербом эмалированную кружку, наполненную конфетами, и бесплатный завтрак, как гости Императора, и остальную часть дня провести в танцах и песнях. В центре поля находились деревянные помосты, на которых были сложены груды ярких кружек с гербами. За порядком наблюдали сотня казаков и несколько десятков полицейских… Кто-то пустил слух, что подарков всем не достанется. Люди, ближе всех стоявшие к оцеплению, двинулись к помостам. Казаки попытались было остановить их, но что может сделать горстка верховых под натиском полумиллионной толпы? В считанные минуты неуверенное движение превратилось в стремительный бег. Задние ряды напирали на передних с такой силой, что те падали и их затаптывали насмерть…

Краснов Василий, очевидец Ходынской катастрофы. Из воспоминаний:

Остаться без памяти от такого торжества мне, коренному москвичу, казалось зазорным: что я за обсевок в поле! Кружки, говорят, очень красивые и вечные (тогда эмалированная посуда была еще в диковинку). И как хорошо будет эту кружку поставить в угол под образа и пить из нее чай в большие праздники.

Из дневника Алексея Сергеевича Суворина:

18 мая 1896 г. Сегодня при раздаче кружек и угощения задавлено, говорят, до 2000 человек. Трупы возили целый день, и народ сопровождал их. Место ухабистое, с ямами. Полиция явилась только в 9 ч., а народ стал собираться в 2. Бер (председатель особого установления по устройству коронационных народных зрелищ и празднеств, свитский генерал. – Н. Е.) публиковал несколько раз о кружках, и в Москву в эту ночь по одной Московско-Курской дороге пришло более 25 000 человек. Что это была за толпа и за ужас! Раздававшие бросали вверх гостинцы, и публика ловила. Что за день, Боже мой! Одна баба говорит: «До 2000 надавили. Я видела мальчика лет 15, в красной рубашке. Лежит, сердечный». Сзади мужик под 30: «Я бы мать высек, что она пускает таких детей. До 20 лет не надо пускать. Ишь, зарились на пустяк какой. Кружку эту через две недели можно купить за 15 коп.». – «Кто же знал, что беда такая будет?» Было много детей. Их поднимали, и они спасались по головам и плечам. «Никого порядочного не видел. Всё рабочие да подрядчики лежат», – говорит молодой человек о задавленных. Справедливо говорят, что ничего не следовало раздавать народу. Теперь не старое время, когда толпа в 100 000 была в диковинку. Нынешняя толпа полумиллионная, и это должны были предвидеть. В 20 минут 4‑го государь и государыня проехали обратно по Тверской, сопровождаемые криками. Сколько я мог заметить, враждебности в толпе не было заметно. Воронцов, министр двора, сам в 9 ч. дал знать государю, что задавлено 200 человек, по слухам, и сам поехал на место, чтобы проверить. Говорили, что царь под влиянием этого несчастья не явится на народное гулянье. Но он был там. Я только что уезжал с Ходынки, около двух часов, когда он ехал к Петровскому дворцу. (…)

Что за сволочь это полицейское начальство и это чиновничество, которые ищут только отличиться. Где проезжает высшее общество, там приготовляют все места за два часа, за три часа, расставляют городовых непрерывной цепью, казаков и т. д., а о народе никто не думает. (…)