Владимир Коваленок - Родина крылья дала Страница 18

Смотрю, но ничего не вижу — все расплывается. Небо только что сияло голубизной, а теперь почему-то мутное. Не сразу понял, что плакал от радости, от необъяснимо большого счастья. Когда понял, что со мной происходит, не стал сдерживаться. Я ведь в небе! Я лечу! Я буду летать! Как жалко, что никто из моих не видит этого полета — ни бабушка, ни мама, ни одноклассники. Небо Саратовщины приняло в свои объятия еще одного будущего летчика.

Я не знал тогда (об этом узнают потом все), что подобные чувства в саратовском небе испытал курсант Саратовского аэроклуба Юрий Гагарин. Что он вернется в саратовское небо из эпохального космического полета.

Не знал, что под этим же небом ходил военный летчик Василий Лазарев, когда учился на военном факультете Саратовского медицинского института.

Что через год после меня в это же небо взлетит курсант Балашовского училища Геннадий Сарафанов, уроженец Саратова, а во второй экскадрилье в свой первый полет поднимется будущий космонавт Вячеслав Зудов. Все это станет известно мне потом, много лет спустя…

— Заходим на посадку, внимательно следи за приближением земли. Учись сразу видеть землю — будешь летать, — услышал слова инструктора и вцепился в землю глазами, провожая каждый кустик.

— Не провожай предметы, скользи взглядом, сразу скользи взглядом.

Как это — скользить? Ведь глаза сами провожают все бегущее…

Все это со временем пройдет, а тогда я видел, как стремительно приближалась земля.

Вот и касание. Зарулили. Вылез, не снимая парашюта, доложил:

— Товарищ лейтенант, курсант Коваленок выполнил первый ознакомительный полет. Разрешите получить замечания.

— Замечания еще впереди, — усмехнулся лейтенант Боярин. — Как самочувствие? Голова не кружится? Не тошнит?

— Никак нет, товарищ лейтенант.

— А это что такое? — он провел рукой по мокрым щекам.

Я покраснел.

— У меня тоже такое было, от счастья, — признался инструктор.— Иди, отдыхай и готовься к следующему полету. У нас с тобой начинается новая летная жизнь. Пусть она у тебя будет длинной!

— Спасибо, товарищ лейтенант!— ответил я.

Мы с тобой еще встретимся, лейтенант Боярин, будем сидеть у меня дома и пить чай.

Не откладывая в долгий ящик, сразу же расскажу и о том, что в Балашов в 1979 году приезжала съемочная группа «Беларусьфильма». В группе Боярина тогда летал курсант Владимир Коваленок, мой двоюродный брат. На вопрос режиссера, снимавшего фильм «Хлопец из деревни Белое», о Коваленке, майор Боярин ответил:

— Летает нормально. Получится настоящий летчик.

Когда уточнили, что речь идет о другом Коваленке, честно признался:

— Знаете, я его не помню. Мы, инструкторы, больше запоминаем тех, кто плохо летал, кому тяжело давались полеты, даже тех, кто был недисциплинирован. А того Коваленка даже не помню. Летал, дисциплинированным был. Вот и все.

Так с первого полета для меня началась новая жизнь. Я прожил целых восемнадцать лет, а жизнь, оказывается, только началась…

Наступило шестое августа 1960 года. Ночью несколько раз просыпался: утром в 10.00 мой первый самостоятельный вылет. За нас, пришедших прямо со школьной скамьи, и инструкторы волновались гораздо больше, чем за бывших аэроклубовцев. Не у всех все складывалось благополучно. До сих пор помню товарищей, которые не смогли вылететь, их глаза, полные горя. Начальник училища генерал-майор Афонин коротко напутствовал нас, посоветовал не волноваться, быть уверенными в себе. Увидел меня, подозвал:

— Запомни этот день, товарищ курсант. Летчик не тот, кто умеет управлять самолетом, а тот, кто умеет его грамотно применять во всех условиях мирного и военного времени. От сегодняшнего самостоятельного вылета до становления летчика — длительный и трудный путь. Вот так, курсант Коваленок.

Я удивился, что начальник помнит мою фамилию. Заметив это, он улыбнулся:

— На мандатной комиссии, когда рассматривали твое заявление, мне доложили, что ты прибыл из Ленинграда, из медицинской академии. И что на первом экзамене было недоразумение… А главное, на мой вопрос, что тебя привело в училище, ответил короче всех, но искренне: «Очень хочу летать». С тех пор и помню.

Подошел и мой черед. Лейтенант Боярин представил меня проверяющему — заместителю командира эскадрильи майору Яркину. Тот не стал задавать никаких вопросов, молча надел парашют, полез во вторую кабину. Инструктор подтолкнул меня:

— Садись, занимай место. Все делай, как со мной. Не волнуйся.

Запустив двигатель, я сразу же забыл, что за спиной — проверяющий. Взлет, построение в зону выполнил как обычно. Закончив пилотаж по программе проверочного полета, хотел было возвращаться на аэродром, но вспомнил, что надо доложить проверяющему. Доложил.

— Займите высоту 4000, — услышал команду.

Набрал.

— Выполняйте левый штопор.

Погасил скорость, дал левую педаль вперед. Самолет поднимает нос и валится на левое крыло. Беру ручку полностью на себя, начинаю считать витки. Один…

— У вас отказал двигатель, товарищ курсант.

Это вводная. Один из секретов майора Яркина. Вот почему его боялись курсанты. Выхожу из штопора. Высота 3500 метров. Где аэродром? Стрелка радиополукомпаса показывает, что надо немного довернуть вправо. Высотомер показывает скорость снижения — 5 м/сек. Это слишком много. До аэродрома — не дотяну. Пот от волнения заливает глаза. Командую себе: спокойнее. Установил скорость планирования 2 м/сек. Спокойно доложил:

— Товарищ майор, принимаю решение на посадку заходить с ходу.

— Действуйте, — звучит в шлемофоне. Докладываю руководителю полетов:

— Я 52-й. На высоте 3700 метров во время выполнения штопора отказал двигатель, захожу на посадку с ходу. Прошу разрешения сразу к четвертому развороту.

Меня перебивает проверяющий:

— Не пугай руководителя, доложи, что двигатель задросселирован по моему указанию.

Докладываю и слышу чей-то смех.

Руководил полетами подполковник Сафронов. Он понял обстановку и, успокаивая меня, дал разрешение на посадку с задросселированным двигателем. К четвертому развороту надо подойти строго на определенной высоте, выпустить шасси, закрылки и произвести расчет, чтобы сесть, но коснуться при этом земли у полотнища, выложенного в форме буквы «Т».

В эфире слышны команды руководителя полетов. Уходит на второй круг курсант Липунцов, нет разрешения на выруливание курсанту Козию, дана команда не выполнять второй разворот курсанту Зудову. «Готовится воздушное пространство для меня», — понял я. Это закон летной работы. Если что-то случается в воздухе, то все невидимые нервы аэродромного организма напрягаются. Все делается для того, чтобы обеспечить терпящему бедствие наивыгоднейшие условия посадки. Так было и в годы Великой Отечественной, когда изрешеченные машины еле дотягивали до своих аэродромов. Так — ив мирное время курсантской учебы.