Степан Швец - Под крыльями — ночь Страница 19

К концу марта я имел со своим экипажем сорок боевых вылетов, сорок выполненных боевых заданий. Кое-чему мы уже научились, но далось это не сразу. Всё это время мы кропотливо и настойчиво работали, «слетывались», как говорят в авиации. Нашим девизом стало: «Всем уметь всё». Это означало, что каждый член экипажа должен знать обязанности остальных и, в случае необходимости, быть способным подменить любого из нас или оказать товарищу необходимую помощь. Например, штурман Георгий Рогозин контролировал взлет и следил за показаниями приборов на взлете и посадке. Стрелок-радист Василий Максимов мог проложить курс на свой аэродром. Кроме того, настойчиво тренируя своего стрелка-радиста, я добивался, чтобы он правильно оценивал эволюции самолета при заходе на посадку и во время самой посадки. Ведь из кабины стрелка хороший обзор. К тому же Вася немного летчик. Он учился в аэроклубе и даже летал. Но перед самой войной часть курсантов быстро переучили на радистов. Так Максимов стал стрелком-радистом.

Происходило это так:

— Вася, — говорю, бывало, с приближением к аэродрому, — сегодня сажаешь самолет ты. Без твоей команды ничего не делаю.

— Есть произвести посадку! — с готовностью откликается он.

Потом мы анализируем его команды, выясняем причины допущенных им неточностей. Очень полезное дело. Мало ли что может случиться в воздухе, тем более — в бою.

Умение Васи сажать самолет в дальнейшем часто меня выручало, особенно в периоды напряженной боевой работы. Бывали случаи, когда я начинал плохо видеть: от нервного перенапряжения расстраивалось зрение, предметы двоились в глазах. Иногда это проходило сразу, иногда — нет, и тогда я призывал на помощь Васю.

— Ничего, посадим, — спокойно говорил он и командовал — Разворот… Прямая… Выпускайте щитки… Чуть ниже… Еще ниже… Так, так… Добирайте!.. Оп-ля, сели!

Штурман тоже активно помогал, постоянно определяя высоту, скорость, направление. Так общими усилиями мы и сажали самолет. А со стороны — всё в порядке. Самолет сел. Готовьтесь ко второму вылету. Пока осматривают самолет, заправляют горючим подвешивают бомбы, экипаж передохнул, попил кофе — и снова в полет. А о подробностях полета известно только экипажу.

Стрелок Куркоткин меньше всех был занят в полете. В его распоряжении была лишь часть нижней задней полусферы для наблюдения за воздухом и для обстрела, если понадобится. Поэтому он усиленно изучал радиосвязь, чтобы в любой момент заменить радиста. В дальнейшем он был назначен стрелком-радистом на другой самолет и летом 1942 года геройски погиб…

Особенно я требовал от экипажа бдительности в воздухе.

Глаза! Я должен видеть всё, что происходит вокруг самолета, я должен смотреть зорко всеми четырьмя парами глаз моего экипажа, чтобы вражеский истребитель не смог подойти к нам незамеченным и расстрелять нас, чтобы мы могли упредить его. Самый лучший, круговой обзор был из задней турели, где находился Вася Максимов, и я учил его правильно распределять внимание, грамотно докладывать об увиденном.

— Видишь самолет в воздухе, Максимов?

— Не вижу.

— Значит, сегодня сто граммов не получишь.

Или в другой раз:

— Видишь самолет в воздухе?

— Вижу.

— Где?

— Вон там, вверху.

Такой ответ ничего не говорил мне, и дома я подробно объяснял Васе его ошибки.

— Пространство имеет три измерения, их и надо учитывать. Нужно докладывать: вижу самолет справа сзади выше на выстрел.

Пользуясь вилками, ложками, спичечными коробками и другими «наглядными пособиями», я показывал, какой маневр должен сделать летчик, чтобы турельный стрелок мог поразить цель. Эта наука отрабатывалась практически в воздушных боях.

В ночь на 29 марта мы поручили задание бомбить эшелоны противника, скопившиеся на железнодорожном узле Минск. Задание ставил уже новый, только что прибывший командир полка подполковник Н. В. Микрюков. Новодранов стал командиром нашей дивизии. Ему присвоили звание генерала. От него мы и узнали накануне вылета, что 31 марта награжденные поедут в Кремль. Побывать в Москве, получить орден из рук М. И. Калинина — это волнующее событие. Настроение у всех было приподнятое.

Несколько дней назад на самолетах сменили моторы, и на задание мы летели с приятным ощущением обладателей обновки, знакомым каждому авиатору. Будто дорогой подарок получили.

На маршруте была мощная облачность, и мы ее обошли с севера. Маршрут пролегал через район Великих Лук, затем мимо Полоцка. Полоцк был запасной целью. В районе Великих Лук облачность кончилась, ярко светила луна. И тут Максимов обнаружил на крыле какие-то подтеки. Присмотрелись — из бачка бьет масло и стекает по крылу. Левое крыло было в тени. Я развернул его к свету — и там масло, но, кажется, меньше. Что делать? Решаю идти на запасную цель — железнодорожный узел Полоцк.

Отбомбились.

Взглянув на масляный манометр правого мотора, увидел, что стрелка показывает нуль. Убрал газ, чтобы не сжечь мотор. На малых оборотах он работать еще может, в крайнем случае минуты две выдержит и на полном газу.

Летя на одном моторе, мы взяли курс к линии фронта. Если придется садиться, то на своей территории.

Быстро теряем высоту: девятьсот, восемьсот… Напоролись на позиции вражеской зенитной артиллерии, попали под обстрел. Радиосвязь вышла из строя, и мы потеряли ориентировку. Внизу проплывали какие-то речки, озера, но малая высота, на которой идем, мешает сопоставить их с картой. Левый мотор грозит с минуты на минуту остановиться, а под нами лес. Прыгать с парашютом рискованно, ведь 800 метров — это по приборам, а истинная высота еще меньше.

Справа по курсу показалось большое круглое озеро.

— Сядем на лед? — не то спрашивает, не то предлагает Рогозин.

— Нет, — отвечаю я, — пройдем еще немного.

Озеро осталось позади. Снова леса, овраги, я уже начал жалеть, что не сели на озеро, и вдруг слева показалось ровное заснеженное поле.

— Аэродром! — воскликнул Рогозин. — Заходи на посадку!

— Ты уверен, что это наш аэродром?

— Уверен. По расчету мы уже давно пролетели линию фронта.

Даю зеленую ракету: «Я свой». С земли отвечают тоже зеленой ракетой. Значит, порядок. Включаю АНО[10], иду на посадку, а в душе какое-то сомнение. Самолет уже на прямой, снижаемся, надо выпускать шасси. И в это мгновение меня словно током ударило: а вдруг немцы! Машинально даю полный газ обоим моторам, убираю огни и иду на набор высоты.

— В чем дело? — возмущается Рогозин.

Ты погляди на аэродром, — отвечаю. — Погляди, Вася, какие самолеты стоят…