Альбер Бенсуссан - Гарсиа Лорка Страница 19

Итак, Федерико удалось избежать опасностей войны и заодно — опасностей жизни в замкнутом мужском коллективе. Он испытал облегчение, но при этом еще более утвердился в том своем состоянии, которое можно назвать врожденной робостью. Во время массовых столкновений студентов и рабочих с полицией 2 февраля 1919 года, когда в двух шагах от его дома началась стрельба, робость Федерико проявилась в полной мере. Тогда действовал закон военного времени, торговля была свернута, а общественная гвардия приведена в состояние повышенной готовности. И что же Федерико? Он закрылся в доме и просидел взаперти две недели, а один из друзей приходил к нему под окно сообщить о последних событиях. Всю свою жизнь он будет стараться держаться в стороне от политических событий и всяческих конфликтов. Вот и в тот момент по-настоящему его интересовало только одно: раз уж не удалась музыкальная карьера, то надо серьезно заняться литературой.

Начало было уже положено: «Впечатления и пейзажи» были опубликованы в Гренаде в 1918 году. Лорке 20 лет, и его талант находится пока в стадии «вегетации». Эта книга была написана больше «по случаю», по обязанности, хотя ему очень понравилась Кастилия и он даже целый месяц прожил в Бургосе: там он повстречался с несколькими литературными знаменитостями. Он пытался выразить нечто важное, навеянное ему путешествиями, но не очень представлял себе, как это сделать, — и тогда использовал литературные штампы, подражая последним романтикам или слепо копируя стиль Хуана Рамона Хименеса или Рубена Дарио, которым он страстно восторгался. В результате получались довольно плоские описания с затертыми определениями: стены огромны, небеса серы или ярки, соборы внушительны и т. д. Это его творение осталось почти незамеченным и очень быстро было предано забвению. Более того, когда через несколько лет Федерико обнаружил на чердаке своего дома в Гренаде целую кучу забытых экземпляров этой книги, он вытащил их все во двор и устроил там веселое аутодафе. Так он одним махом избавился от своего литературного прошлого, чуждого ему, и теперь у него были развязаны руки — чтобы писать совсем другое и совсем по-другому.

В то самое время, когда Федерико старательно составлял свой путевой дневник, от печатных экземпляров которого он потом так красноречиво отречется, он уже вынашивал и записывал совсем иные впечатления и выражал их другим языком — пока совсем новым для него. В противоположность пространным прозаическим описаниям и искусственному блеску стиля постромантизма, да еще толком им и не переваренного, начинающий писатель избирает теперь для себя краткость, простоту, скупые выразительные средства. Он часто возвращается мыслью в родной Фуэнте-Вакерос — он и есть настоящая родина его поэзии — и там, вольно гуляя по долине, он дышит его ветрами:

Ветер юга, темный, пылкийдышит жарко мне в лицо,и несет он мне с собойсемена блестящих взглядов,аромат цветущих рощ.

Мы видим, как быстро сумел Лорка избавиться от литературной мишуры — уже в этой поэме, датированной 1920 годом. Его слова грубоваты и властны; одним из постоянных персонажей его поэзии станет ветер, неистовый и эротичный, — он вскоре задерет юбку юной кокетки в стихотворении «Кокетка и ветер»: она спешит домой, преследуемая «мужланом ветром» и его оружием — «огненной шпагой». Поэт воспринимает ветер «темным» и сладострастным, он несет с собой запах цветения — и Лорка подбирает для него слово с восточным звучанием (что невозможно передать в переводе): «azahar», происшедшее от арабского «al-azhar», которое обозначает белые цветы, ассоциирующиеся с пахучими цветами апельсинового дерева. Чувствительность его собственной кожи позволяет ему словно наяву почувствовать эту ласку ветра, несущего с собой аромат, но не только аромат — еще и блестящие взгляды, оживленные и страстные. Поэт набрасывает свои первые настоящие строки и уже в них приобщается к началам Творения, словно пропуская через самого себя веяния и касания Природы; он старается дать и нам прочувствовать то, что так чарует его самого.

Однако поэзия не сводилась для Федерико к игре образов, хотя он прекрасно научится пользоваться ее изобразительной тканью, как это делали поэты барокко, например Гонгора в XVII веке, — вскоре он станет самым талантливым из его подражателей. В русле верленовской традиции поэзия воспринималась как музыка, но ведь и первой любовью Федерико была музыка — пианино, пение, гитара. Едва сделав первый шаг в мир поэзии, он уже сумел привнести в него то, что потом станет для него поэтическим наваждением: власть звука, ритмичные повторы слов в конце каждой строфы, рефрены. О чем говорит он нам в своей поэме о ветре? Сначала это загадка:

И без дуновенья —Верить мне осмелься! —Бейся, мое сердце,Мое сердце, бейся!

Загадка прояснится, когда он даст название этому стихотворению, написанному в 1920 году, — «Veleta» («Флюгер»). И в самом деле, нет нужды в двигателе-ветре, чтобы затрепетало сердце поэта, забилось до головокружения! Карусель слов, музыки, ритмов, образов. Источник движения — не вне, а в нем самом, он сам — двигатель. Оставив позади скучный труд составления и нанизывания фраз и клише, которыми он пытался поймать, как в силки, свои летучие «впечатления и пейзажи», Федерико почувствовал, что отныне ему нужно научиться отпускать себя на волю. Поэзия должна быть легким опьянением, птичьим щебетом — творческой эйфорией. Он нашел свой путь.

ПОРТРЕТ ВО ВЕСЬ РОСТ

Но ты… и родинки твоикак нежно-бархатные мушки…

Что представлял собой Федерико физически? Что знаем мы о нем?

На фотографиях мы видим человека среднего роста (как и у Сальвадора Дали, примерно 170 сантиметров), коренастого; держался он всегда прямо, грудью вперед. Родинки на щеках, и одна — на губе. На теле их тоже было очень много, так что он даже, во время своего пребывания в Гаване, сделал операцию по удалению нескольких — из боязни рака. Смуглая кожа, густые брови, волосы черные как смоль — его вполне можно было принять за цыгана, что многие и делали, даже демонстративно, после выхода в свет его «Цыганского романсеро». Черты лица несколько грубоваты, хотя он и походил на свою мать, изящную донью Висенту, — она была так миниатюрна и хрупка, что ее взрослый сын обожал брать ее на руки и убаюкивать словно дитя. Она так и осталась единственной женщиной в его жизни и существом, которое он, по его признанию, любил больше всех. Но в его внешности со временем всё более проявлялись крестьянские черты, унаследованные от отца.