Иван Черный - Данные достоверны Страница 19

Сообщение было датировано 26 августа 1942 года.

Я уже понял, что при помощи партизан мы сможем просматривать огромную территорию и что один человек справиться с таким делом будет не в силах.

[64] 

7

На хутор к Матрене Мацкевич со мной пошли Федор Никитич Якушев, Анатолий Седельников и Николай Кузьменко.

Перед этим я поговорил с Седельниковым и Кузьменко, прямо сказал, что командование отряда хочет назначить их в разведывательную группу.

Седельников встревожился. Сержанту показалось, что таким образом его отстраняют от активных диверсионных действий. Пришлось объяснить, что ему оказывают большое доверие.

И все же Седельников колебался:

— Не имею ни малейшего представления о разведке, товарищ капитан!

— Ничего. Получите представление.

— Даже не знаю, что предстоит делать!

— Объясним... Например, когда пойдем к Матрене, нужно будет вызвать ее на разговор о местных жителях, осторожно узнать, кто хотел бы бороться, а кто продался немцам.

— Да ведь об этом напрямик не спросишь!

— Правильно... Однако вас я спросил о вашем прошлом, и вы мне все рассказали.

— Спросили?.. Просто мы беседовали, вот и...

— Нет. Мы не просто беседовали. Вспомните.

Седельников смотрел озадаченно.

— Товарищ журналист! — засмеялся я. — Где же ваше понимание психологии человека?! Ведь это очень просто! Вы совершенно естественно отреагировали на мою откровенность, открыв свою душу!

Седельников смутился. Кажется, он досадовал и на меня и на себя.

— Не сердитесь! — сказал я. — Этот прием был употреблен не во вред вам!

— Н-да... — мотнул головой мой собеседник. — Если бы знать... Вы это ловко проделали, товарищ капитан. Я даже не заподозрил подвоха.

— По отношению к вам и не было никакого подвоха. Скорее, это был урок. Вам предстоит вести такие же беседы не раз и не два. В самое ближайшее время.

— У меня так не получится.

— Получится!

[65]

Перед тем как идти на хутор, я приказал Якушеву, Седельникову и Кузьменко внимательно прислушиваться к рассказам Матрены и как можно лучше запоминать все, а особенно имена и фамилии, которые она назовет.

— Это наша основная задача! Разговор поведу я, а вы запоминайте. Ясно?

— Ясно, товарищ капитан.

...Мы шли глухим ночным лесом, неприметной, виляющей из стороны в сторону тропой. Впереди — Седельников, за ним мы с Якушевым, сзади — Кузьменко.

Шли долго. Наконец лес кончился, по плечам зашуршал невидимой листвой, царапнул невидимыми сучьями подлесок.

— Выходим, — шепнул Седельников.

Двор Матрены смутно чернел посреди большой поляны. Сквозь одну из ставен еле пробивалась ниточка света.

Убедившись, что все тихо, мы осторожно приблизились.

Седельников взошел на крыльцо, трижды стукнул в крайнее окно. Скрипнули половицы, брякнула щеколда...

Я вошел следом за Седельниковым. Входную дверь за нами закрыли. Невидимая в темноте хозяйка прошла вперед, приоткрыла дверь в избу. Запахло теплом печи, нагретым деревом, кислым тестом.

— Сюда! — шепнул Седельников.

Я натолкнулся на притолоку, шагнул в боковушку, где хозяйка вздувала лампу.

Матрене было лет под сорок. Еще молодое лицо ее, сухое, как говорят — иконописное, приветливо улыбалось над закопченным стеклом лампы.

— Милости просим! — певуче сказала Матрена. — Заходьте, заходьте!

Большие, живые глаза с любопытством оценивали мою новую, в ремнях, куртку, новые диагоналевые брюки, армейские сапоги.

— Мы за хлебом, — сказал Седельников.

— Рановато, — ответила Матрена. — Еще не пекла. Придется обождать.

— Ребятишки-то спят? — спросил я.

— Спят, — сказала Матрена. — Что им сделается?

Мы присели — кто на лавку, кто на застланную рядном постель. Матрена посмотрела тесто, вернулась.

— Курить у вас можно, хозяюшка?

[66]

— Да курите, курите!.. Гляжу, табачок-то у вас городской!

— Вспоминают о нас, хозяюшка... А вы что же, и до войны тут жили?

— И до войны жила.

— Не скучно было?

— За работой скучать некогда. Мы с мужем в колхозе состояли. Не бирюки. А что на отшибе стоим, так муж за лесом присматривал.

— Ну, это иное дело... А колхоз большой был?

— Не то чтобы очень, но и не маленький. Обыкновенный.

— Ну а что теперь с колхозом стало? Как люди живут?

— Какая уж тут жизнь! Хорошо еще, немец гарнизона в Милевичах не держит. Да и то...

— Что «да и то»?

— Да так... Фашист фашистом, а и среди своих гады находятся. Доказывают на тех, кто Советскую власть строил, выслуживаются, иуды... Вон как Герман да Кащобинский!

— Какие это Герман и Кацюбинский?

— Эва! Ими бабы детишек пужают, а вы не знаете? Начальник полиции в Житковичах и его заместитель. Из Залютичей он родом-то, а его заместитель будто бы в прошлом лейтенант. Как немцы пришли, Герман себя и выказал. Всех ведь в округе знает!

— Герман... Не русское имя.

— А он и есть немец. Может, оттого его Гитлер и поставил начальником. Форму полицая нацепил, вместе с помощником своим Кацюбинским пьянствуют, грозят людям... Если, говорят, не будете о партизанах доносить — на столбах повесим. Столбов у нас много, говорят!

— Так... И что же? Боятся Германа?

— Как не бояться? Свои далеко, а он, поди, под боком сидит!

— Понятно... Но вы-то не из пугливых оказались.

Матрена махнула рукой:

— Какая уж героиня! Вижу — голодуете, ну и пеку вот...

Она ушла к печи, долго возилась там, сажала хлебы. Потом вернулась, разрумяненная, пропахшая дымком:

— Скоро управлюсь...

[67]

— Доставляем мы вам хлопоты... Значит, больно худо народ в деревнях живет нынче?

— Смотря где. Там, где немец стоит, — худо. А где нету фашиста — ничего. Хлеб-то припрятали, да и скотинку прирежут, не отдадут полицаям.

— Выходит, сами себе хозяева?

— Почему — сами себе? Так жизнь сложилась, а народ о своей власти помнит... Ждет народ. Ну а кто и в партизаны подался. К вам, значит.

— Однако не все подались, а?

— Не все, — согласилась Матрена. — Иному мужику не под силу уже по лесам и болотам бродить. Да и опасаются за семью. Уйдешь к партизанам, семью и прикончат... Разве не бывало? Бывало! А еще — смущаются...

— Как так — смущаются?

— Да ведь поди разбери, кто нынче партизан, а кто от Гитлера подослан на проверку... На лбу-то у людей не написано, чьи они, верно?

— Верно.

— То-то и оно! Да и не попадешь к вам, слыхать. Сторожитесь вы людей-то.

— Обижаете! Нам тоже не расчет первому встречному доверяться.