Елизавета Литвинова - Василий Струве. Его жизнь и научная деятельность Страница 19

В начале 1858 года тихая, трудовая жизнь пулковской колонии астрономов шла своим обычным путем; родственные связи закреплялись общими научными интересами, а последние, в свою очередь, очень часто приводили к. первым. По воскресеньям у Струве обычно все собирались вместе. 14 января, в день рождения жены старшего сына, обнаружилась болезнь В. Струве, которая быстро разрушила его силы и свела его в могилу. Это горестное событие навсегда врезалось в память членов его многочисленного семейства. Оно случилось вскоре после смерти вдовы одного из младших братьев астронома. В. Струве очень беспокоила участь племянницы; он, как всегда, спешил на помощь своим близким. В этом случае он поручил своему зятю астроному Деллену съездить в Дерпт и хорошенько разузнать о ее положении. Исполнив это поручение, В. К. Деллен возвратился в Пулково в роковой день к вечеру, когда вся семья и гости собрались у О. Струве. Во весь вечер зятю не представилась возможность поговорить с тестем о деле. Маститый ученый отличался обычным своим добродушием и веселостью, и никому не приходило в голову, что ему, мирно раскладывающему пасьянс, грозит опасность. После отъезда гостей члены семьи собрались в кабинете хозяина, но В. Струве не пожелал выслушать рассказ зятя о результатах его поездки в Дерпт и просил отложить этот разговор до следующего дня, а старший сын напомнил отцу, что завтра необходимо ехать в Петербург, чтобы присутствовать на заседании в Академии наук, на котором предстояло обсуждение очень важных вопросов, непосредственно касавшихся Пулкова. Струве, как оказалось, и сам отлично помнил, что нужно было ехать в Петербург, но при всем том обнаруживал стремление остаться дома. Это никого не удивило, потому что склонность знаменитого астронома к домашней жизни и кабинетным занятиям все возрастала, и он, как говорится, становился все тяжелее и тяжелее на подъем. Всем членам его семьи часто приходилось противодействовать этой возраставшей склонности, особенно же энергично восставал в этом случае Отто Струве, превосходно знавший дела своего отца. Большей частью отец легко уступал почтительным, ласковым, но упорным настояниям сына. На этот раз он объявил, что не поедет в Петербург, потому что у него болит шея и ему трудно одеться. Это слово “болит” как непривычное в устах Василия Яковлевича встревожило всю семью; сыновья и зять попросили показать больное место и к ужасу своему увидели страшное зрелище – сильно развившийся карбункул. Все были поражены мужеством и терпением старика, который сознался, что, не чувствуя боли, не придавал этому важности. О поездке в Петербург, разумеется, не могло быть и речи; больного уложили в постель и послали за доктором. К несчастью, эта болезнь вызвала более опасные и тяжелые последствия: некоторое расстройство деятельности спинного и головного мозга и душевную болезнь. Долгое время Струве находился между жизнью и смертью. К счастью для него, он не сознавал своего положения, и одно время память его так ослабела, что он забыл весьма многое, относившееся к ближайшим событиям его жизни, преимущественно ко времени его болезни. Из его памяти изгладились следы самых сильных потрясений и глубоких впечатлений, испытанных им перед болезнью. Мы говорили уже о путешествии Струве за границу с научной целью в 1857 году. Возвращаясь в Петербург, он узнал в Берлине о трагической смерти пастора Морица: тот утонул в Неве во время катастрофы, случившейся с пароходом. Многолетняя дружба связывала В. Струве с пастором Морицем и со всем его семейством. Смерть эта сильно его огорчила, помимо того он сокрушался об участи осиротевшего семейства. И все это болезнь вытеснила из его памяти. Когда миновал первый период болезни, Струве мало-помалу начал обращать внимание на все окружающее; он удивился, увидев дочь Морица у себя в доме в глубоком трауре, и, спросив свою жену о причине этого, был поражен ее рассказом о смерти пастора Морица, как будто слышал о ней в первый раз. Он мягко упрекал своих близких, что они скрыли от него это несчастье из боязни огорчить его, и говорил: “Ну как можно утаивать такие вещи, – прошу вас, как бы я ни был болен, не скрывайте от меня ничего такого!” После небольшого промежутка времени Струве снова до такой степени забыл о смерти Морица, что, увидев дочь его в трауре, страшно удивился и предложил жене своей известный нам вопрос; затем последовали то же огорчение и те же упреки…

Забывая недавнее прошлое, Струве как нельзя лучше помнил отдаленные времена, можно сказать больше: они сделались для него настоящим, и он жил воспоминаниями своей юности и первой молодости. Он рассказывал своим близким такие подробности той поры своей жизни, которых они никогда не слышали от него прежде. Чаще всего больной говорил о своем переселении в Дерпт из Альтоны и первом времени своего житья-бытья в этом городе. Малейший внешний предлог вызывал у него целый ряд воспоминаний; перед ним вставали картины прошлого, быстро сменявшиеся одна за другой, как в панораме.

Пребывание за границей в Висбадене и в Алжире, старания искусных врачей и заботливый уход жены и дочерей спасли жизнь В. Я. Струве, но все это не могло возвратить ему прежнего здоровья и сил. Научная деятельность его была кончена. В мае 1859 года он вернулся в Петербург и возобновил свою деятельность, но, чувствуя себя не в силах продолжать свой гигантский труд, в 1861 году испросил себе увольнение от всех служебных обязанностей; место директора обсерватории занял его старший сын, после чего маститый ученый оставил Пулково и поселился в Петербурге. В Пулкове все так живо напоминало ему о покинувших его силах, физических и духовных, и это воспоминание тяжело было испытывать постоянно, поэтому Струве проводил в своем Пулкове только летние месяцы.

Любовь к науке была так сильна у В. Струве, что он, несмотря на болезнь и слабость памяти, продолжал работать и готовил к печати новое сочинение: свод учения о двойных звездах; последнему суждено было, однако, остаться неоконченным, оно не было напечатано, потому что значительно уступало другим трудам этого великого естествоиспытателя. В последние годы своей жизни Струве главным образом принадлежал своей семье. Теперь это был славный воин после битвы, после победы.

В. Я. Струве.

Портрет Струве, относящийся к тому времени, резко отличается от фотографии, снятой незадолго до его болезни; из пожилого, но вполне бодрого человека Струве вдруг превратился в старика. Повелительное и строгое выражение лица совершенно исчезло и заменилось грустным, мягким, почти кротким; на тонких и синевато-бледных губах появилась снисходительная улыбка, неизвестная прежде самым близким его друзьям. Конечно, он не мог измениться совершенно. И снисходительность, и доброта были свойственны ему и прежде, но теперь они проявились с большей силой, потому что другие черты характера стушевались. Напряженная деятельность, желание как можно лучше употребить время на пользу науки налагали на него печать внешней суровости во время разгара его деятельности. Теперь все это миновало: некуда было торопиться, нечего приказывать, не с кого взыскивать; естествоиспытатель, директор обсерватории превратился в больного и доброго человека, который с кротостью переносил свою болезнь и ни одной услуги не принимал без самой трогательной благодарности. В это грустное время близкие Струве лучше чем когда-нибудь могли оценить его чудную душу… Любовь, дружба и уважение всех знавших Струве смягчали до некоторой степени его нравственные страдания и делали тягостную жизнь более или менее сносной. В 1863 году Струве праздновал пятидесятилетний юбилей своей научной деятельности. Силы маститого ученого в этот знаменательный день проявились с необыкновенной свежестью, но это было только последней вспышкой угасавшего пламени. Близкие люди с тревогой замечали, что силы Струве с каждым днем падали, и ждали его кончины с часу на час. Однако он продолжал жить и дождался последнего радостного дня в своей жизни – двадцатипятилетнего юбилея Пулковской обсерватории, который торжественно праздновался русскими астрономами.