И. Иванов - Петр Великий. Его жизнь и государственная деятельность Страница 2

Смутное время опять выдвигает на историческую сцену понятные и дорогие для массы интересы народности и православия, которые осуществиться, по народному воззрению, могли только в конкретных и универсальных формах московского самодержавия.

Для избрания царя земские люди собрались в Москве – традиционном центре политической жизни России. Знатные бояре не однажды, в годы малолетства царей и междуцарствия, захватывали верховную власть в свои руки; они и теперь не упускали случая приобрести первенствующее значение в государстве. При избрании на царство шестнадцатилетнего Михаила Шереметев пишет к князю Голицыну: “Миша Романов молод, разумом еще не дошел и для нас будет поваден”. У народа были, конечно, свои соображения. В его сознании свойство кровного родства отождествлялось с правом, имевшим историческое происхождение. “Избрали люди и все православные на Московское царство царем от царска роду, царя Федора Ивановича племянника”, – говорится в псковской летописи; то же самое и в летописи Никоновской и о мятежах. Имя Романовых было особенно популярно в народе: Анастасия из их рода – первая жена Иоанна IV; о Никите Романовиче в народе говорили, что он спас многих от гнева и казней Грозного; были свежи предания и о страданиях семейства Романовых при царе Борисе; наконец, поведение Филарета в деле посольства, его пленение придавали ему значение “мученика за веру и за русскую землю”. Избранный в цари народною волею, Михаил Федорович во всех важных делах совещался с боярами, духовенством и земскими соборами.

При Алексее Михайловиче самодержавие достигает высшего развития, подчинив духовное сословие светскому суду и власти. Личные качества царя, в особенности богословская начитанность, обеспечивали за ним полное торжество при столкновении со своенравным патриархом. Но Никон является только выразителем притязаний всего духовного сословия. Гораздо раньше представители церкви проводили в своих посланиях ту мысль, что авторитет священнослужителей выше государственного авторитета. Так, в поучении митрополита Алексея сказано: “А людская чадь Бога бойтеся, а князя чтите, а священство имейте выше своея главы со всяким покорением, без всякого прекословия”. То же самое говорит и Никон; его тон страстнее, речь воодушевленнее, потому что он имеет дело с конкретными фактами возвышения самодержавия. Но, не добиваясь возвышения патриаршего престола, Никон в то же время не мог признать подчинения церкви государству.

В борьбе с древнерусской церковью самодержавие нашло для себя поддержку в греческом и, в особенности, малорусском духовенстве. Когда потребовалось переводить Священное Писание, московские ученые книжники “находили еретический смысл там, где встречались грамматические особенности и непонятное для них значение слов”. Пришлось обратиться к чужой помощи: техническая сторона церковной реформы поручена ученому Славинецкому и другим киевским монахам.

Старообрядцы, оставшиеся верными местному преданию, признаны были не только раскольниками, но и государственными преступниками. Их пытали жестокими муками, чтобы выведать учителей; наказывали кнутом и ссылкою каждого, кто укрывал их. Заведомых раскольников казнили или жгли в срубах, а пепел развеивали по ветру. Старообрядцев власть покоряла авторитетом легального духовенства и обновленной церкви, а над самим великорусским духовенством возвышалась авторитетом учености киево-малорусских монахов.

“Вы, новые мудрецы, – писал о них Дамаскин, – выучите по-латыни b, с, d или немного более этого, да и величаетесь; других унижаете, всякий сан, и архиерейский, и священнический, ни во что вменяете, людей искусных в Священном Писании обзываете неуками и невеждами”.

Но правительство предпочитало “новых мудрецов” старому, но невежественному московскому духовенству.

Таким образом, церковная реформа шла в руку государственному началу и была новою ступенью возвышения московского самодержавия.

Около того времени приехал в Москву славянский публицист Юрий Крижанич, с намерением потрудиться в России для своей любимей идеи всеславянства. “Ты единый царь, – говорит он Алексею, – ты нам дан от Бога, чтобы пособить и задунайцам, и ляхам, и чехам, дабы познали свое угнетение и унижение, помыслили о своем просветлении и сбросили с шеи немецкое ярмо”. Крижанич указывал на необходимость преобразований, предвосхитив, таким образом, своей программой многие из будущих реформ. “Мудрость, – пишет он, – переходит от народа к народу~ Теперь пришло время для нашего народа учиться; Бог возвысил на Руси такое славянское государство, какому подобного не было в нашем народе в прежних веках; а мы видим у других народов: когда государство возрастет до высокой степени величия, тогда и науки начинают процветать в народе”. Но воззрения пропагандиста на единую церковь Христову и желание “мирить греков и римлян” вызвали преследование сильных мира сего: с Крижаничем расправились бесцеремонно – сослали на жительство в Тобольск.

Религиозные отношения оказались бессильными связать одноплеменные народы. Деятельное и живое общение Москвы с Западом развилось на почве интересов экономических и политических. Семь веков мы прожили вне общечеловеческих влияний! Органический рост продолжался слишком долго: весь удельно-вечевой и московский период. Москва свергла татарское иго и наследовала внешний блеск Византии, но по своему внутреннему строению осталась самобытным государством, с явно выраженными признаками военного типа. Мирные поселяне, живущие в общинно-трудовом укладе, никогда не могли понять интересов государства и протестовали бунтами, бегством в казачество, переходили в раскол или колонизировали новые земли.

Много было горючего материала в самой Белокаменной; рядом уживались разнообразные общественные элементы: холопы и бояре, кабальные, вольные люди и приказные, посадские и именитые гости, раскольники и никонианцы. Низшие классы находили исход из бедности и угнетения только в пьянстве да грабеже. Знатные бояре, как владельцы феодальных замков, разбойничали по проезжим дорогам и из своих хором, обнесенных высоким тыном, выпускали на прохожих псов и вооруженных холопов. Случалось, что стрельцы, по самым ничтожным поводам, шли войной на солдат Немецкой слободы: тогда на мирных улицах и площадях первопрестольной разыгрывались настоящие сражения с рукопашной схваткой и пальбой из ружей и пушек. Нередки были бунты и мятежи в Москве. Шумные волны бушующего народа достигали Кремля и царского дворца. Толпа требовала от царя смены временщиков, – “иначе народ погибнет вконец!” Правительство делало уступки, отставляло провинившихся и назначало новых лиц на место их, но порядок дел оставался прежним. В массе постоянно держалось недовольство и глухой ропот на приказное правление, которое слыло под названием “московской волокиты”. Пожары, разбои и волнения – обычные народные бедствия того времени.