Константин Лапин - Подснежник на бруствере Страница 2

Где-то позади бухает полковая пушка, над головой с шелестом проходит снаряд, чуть позже далеко впереди слышится лязгающий звук разрыва. Совсем близко, как кажется, стучит станковый пулемет. Штаб полка — еще не совсем передовая, но звуки войны, такие громкие и новые для слуха, заставляют сжаться сердце.

На поляне перед штабным блиндажом, возле которого стоит часовой с автоматом, остановка. Лейтенант и Саша Шляхова идут представляться командиру полка. Рассаживаемся в кружок, с наслаждением вытягиваем ноги. Щегольские финки — прощальный подарок наших шефов из ЦК ВЛКСМ — сдвинуты на ремне, чтобы не уколоться о ножны. Снайперские винтовки у каждой на коленях оптикой вверх: не сбить бы прицел!

Не без удивления разглядывают девушек бойцы, появляющиеся из лесу, — уж больно грозен, наверное, наш вид: в маскхалатах, вооруженные до зубов! А мы с завистливым уважением смотрим на фронтовиков, на их видавшие виды, черные от пота или, наоборот, белые от частых стирок гимнастерки, на плащ-палатки, на гвардейские значки, краснеющие эмалью, словно боевые ордена.

Возле маленькой Зои опускается на корточки автоматчик в немецком маскхалате, его внимание привлекла новенькая финка.

— Ай, хорош ножичек! Подари, курносая. Зачем он тебе? А мне в разведке ой как пригодится.

— Надо еще заслужить такой подарок, — отрезает Зоя. — Я ж не прошу тебя: подари автомат!

Сидящий поодаль усатый, в годах, гвардии сержант с медалью «За отвагу» на груди принимает сторону девушки.

— Правильно говоришь, дочка, оружие надо заслужить!

Это, по всему видать, обстоятельный человек. Подсев ближе, он расспрашивает Зою, на каком расстоянии более всего действен бой снайперской винтовки, и сколько пришлось учиться искусству сверхметкой стрельбы, и бывал ли кто из нас в боевых переделках. Ему отвечают сразу несколько голосов. Усач выслушивает всех, молча кивает головой, словно поддакивая, но в прищуренных его глазах я вижу сомнение, даже недоверие. Что ж, война словам не верит!..

Возвращается Саша Шляхова, сияет: довольна результатами переговоров.

— Подъем, девушки! Командир полка приглашает нас к себе на ужин. А там — в батальоны, нас уже ждут.

Высокий подполковник в кителе, увешанном боевыми орденами, поднимается из-за стола. Из штаба армии сообщили о наших успехах на стрельбище, говорит командир, он рад, весьма рад, что такие меткие стрелки будут служить у него в полку. Снайперы сейчас, в обороне, особенно нужны.

Связной командира разливает густой, наваристый суп, насмешливая девушка с погонами рядового ставит перед нами полные миски. Поначалу чувствуем себя несколько скованно, разговор не завязывается. Отвечая на вопросы подполковника, вскакиваем и вытягиваемся, задевая край стола.

— Да не вставайте, девчата, и без того тесно! — улыбается он. — К чаю сладкое-то найдется у тебя? — спрашивает командир полка у связного.

Похоже, он больше видит в нас девушек, а не солдат, не снайперов. Придется делом доказать свою боевую выучку! К этому мы все готовы…

Смеркается, когда выходим из блиндажа. Стрельба затихла, вдали, через правильные промежутки, бухает одинокое орудие. В ожидании связных из батальонов усаживаемся на землю и затягиваем песню, которую разучили в запасном полку. Особенно лихо отчеканиваем строчки, относящиеся к нашей теперь армии:

Третья ударная, боевая, славная,Силой богатырскою немца разобьет!..

К блиндажу подходят офицеры-артиллеристы. Капитан — самый молодой из них, но, видно, старший по должности — спрашивает у часового:

— Откуда столько соловьев налетело?

— Пополнение, товарищ гвардии капитан. Снайпера.

Девушки поспешно вскочили и приветствуют офицеров, как положено по уставу. Только вовсе не похож на начальство щеголеватый гвардии капитан в фуражке с лакированным козырьком, заломленной набекрень.

— Да тут, я вижу, и чижики есть! — капитан, улыбаясь, посматривает на самых маленьких из нас.

Бойкая Зоя выталкивает вперед Аню Носову, лучшую нашу песенницу: в роте ее и впрямь зовут Чижиком.

— Вот кто у нас главная запевала, товарищ капитан.

— Молодец, главная запевала! — Голубые глаза артиллериста останавливаются то на одном, то на другом лице. — И куда же путь держите?

На вопрос, вытянувшись в струнку, отвечает Шляхова:

— Половина — в первый батальон, товарищ гвардии капитан, остальные — во второй.

— И ни одной в артдивизион?! — Офицер щурит глаз и подмигивает одному из своих спутников. — Что вы скажете на это?

— Грабеж, Борис! — басит старший лейтенант. — Как всегда, богов войны затирают.

— Ну, мы ще побачимо, хто кого! — Капитан неожиданно переходит на украинскую речь. — Бувайте здоровеньки, дивчата! — И, вскинув ладонь к козырьку, он первым скрывается в блиндаже.

Клавдия Прядко, услышав родной язык, переглядывается со Шляховой. Интересно, откуда родом артиллерист? Часовой, к которому подруги обращаются с вопросом, не знает этого.

— Вот если б вы, дочки, спросили, как палят пушки капитана Шора, я бы вам сказал. Берут немца в шоры, одним словом!

Это была не единственная солдатская поговорка о прославленном пушкаре, командире артдивизиона гвардии капитане Борисе Шоре.

Совсем стемнело, когда пришли связные. Я оказалась в группе, назначенной в первый батальон. Мы тронулись. Наш провожатый, закинув автомат за спину, шел впереди. Он негромко напевал песенку, входившую в моду на фронте: «Нина, Ниночка, моя блондиночка». Никто не подтягивал, не до того было.

Узкая, извилистая тропа вела в овражек. Идем, ступая след в след, стараемся не зацепить винтовкой за куст. Совсем близко и уже позади нас строчит пулемет. Громко хлопает винтовочный выстрел. Взвивается ракета, высветлив верхушки деревьев, отчего лес кажется театральной декорацией.

Я жадно всматриваюсь в темноту, к передовой ведь идем… Автоматчик, покончив с одной песней, высвистывает другую: «Ты ждешь, Лизавета…» Неужели решил перебрать все женские имена? Сначала меня поразило, как это он не боится шуметь среди ночи по пути на передовую. Потом стало понятно: для него расположение батальона — это глубокий тыл; на войне все относительно. И надо ведь перед новичками, да к тому же девчатами, свою лихость показать!

На скате высоты землянка, чернеет открытая дверь. Неподалеку еще одна землянка, от нее отделяется фигура часового. Узнав нашего провожатого, он сердится:

— Опять шумишь… Свистун!

Но связного нелегко смутить.

— Вот ваша деревня, вот ваш дом родной! — громко говорит он, показывая автоматом на пустую землянку. — Устраивайтесь, сестрички, не буду мешать.