Екатерина Леткова - Первый роман Страница 2

— Барыня! Барыня! — кричалъ кто-то пронзительнымъ голосомъ.

Юлія увидала на крутомъ обрывѣ сада Петровну. Она махала руками, и по жесту можно было догадаться, что надо возвращаться домой. Слово «баринъ», долетѣвшее до Юліи, обезпокоило ее, и она быстро пошла къ дому. Петровна бѣжала къ ней на встрѣчу съ зонтикомъ и калошами и уже издали приговаривала:

— Промокнете наскрозь — что намъ съ вами отъ барина будетъ?.. Хорошо, что спятъ, не знаютъ… Ужъ мы имъ не скажемъ!

Петровна, видя въ этотъ мѣсяцъ «нехозяйственность» Юліи Сергѣевны и замѣчая снисходительное отношеніе къ этому барина, стала обходиться съ барыней не то какъ съ маленькой, не то какъ съ блаженной.

— Вы взгляните, Петровна, — сказала Юлія, — какая красота! Небо-то какое изумительное!

— Какая тамъ красота! — отвѣтила Петровна. — Вотъ какъ достанется намъ отъ барина, такъ и будетъ красота… Не въ духѣ они… На скотницу очень разгнѣвались. Да и за дѣло… Ужъ и пробрали они ее!..

Юлія пошла скорѣе, а Петровна, прихрамывая, догоняла ее и продолжала:

— Баринъ еще до Пасхи писали, что пріѣдутъ, а она и пуда масла не накопила… Развѣ возможно? Ты, говоритъ, пудъ съ каждой коровы должна подать… И правильно! Распустилъ васъ, говоритъ, дяденька… Я, говоритъ, подтяну васъ…

Она еще долго говорила, но Юлія не слушала ее и торопилась домой.

Александръ Николаевичъ нашелъ жену на высокомъ крытомъ балконѣ, выходящемъ въ садъ.

Гроза была не долгая, но сильная, теплая, съ обильнымъ дождемъ и громкими раскатами. Теперь уже все смолкло и отдыхало.

Александръ Николаевичъ, съ припухшими отъ сна вѣками, — но свѣжій, весь въ свѣтломъ, весело подошелъ къ женѣ и сѣлъ рядомъ съ нею.

Подъ ихъ ногами разстилался цвѣтникъ, окаймленный густыми кустами сирени. Лиловыя и бѣлыя кисти цвѣтовъ и блестящіе упругіе листья сіяли; піоны тяжело свѣсили свои красныя растрепанныя головки и ярко блестѣли на своей темной зелени; розы только что распускались, но уже пропитывали весь воздухъ своимъ сладкимъ запахомъ. Цвѣтникъ точно ликовалъ послѣ теплаго ливня. Да и весь садъ, въ нарядѣ молодой сочной листвы, былъ особенно торжественно веселъ.

Александръ Николаевичъ взялъ руку жены и сказалъ:

— Какъ я выспался! Какъ отдохнулъ прекрасно!.. А ты? Не отдыхала?

— Нѣтъ…

— И будешь весь день кислая… Дорога всегда утомляетъ… Надо непремѣнно раздѣться и лечь въ постель… Только тогда и отдохнешь основательно. А потомъ ванна!

Юлія только улыбнулась ему. Они помолчали нѣсколько минутъ.

— Какъ хорошо! — сказалъ онъ. — Взгляни, Юля, какъ чудесенъ божій міръ, какое счастье смотритъ изъ каждаго листа, съ каждаго цвѣтка. А ты все о чемъ-то думаешь… Безъ меня здѣсь сидѣла сколько времени и все думала… И теперь молчишь… Ну о комъ, о чемъ ты думала, скажи…

Она ласково склонила ему голову на плечо и сказала:

— Я не умѣю разсказать… Но такъ много проходитъ въ головѣ разныхъ думъ.

— У тебя? — изумленно спросилъ онъ и разсмѣялся. — Какія у тебя могутъ быть думы? заботъ никакихъ, живи и радуйся…

— Думы не заботы, — просто отвѣтила она, и опять оба замолчали.

— Вотъ ты опять задумалась, — сказалъ онъ. — О чемъ? Ну скажи: о чемъ ты думала вотъ сейчасъ, сію минуту?

— О тебѣ думала… Какъ ты много создаешь себѣ всякихъ печалей и волненій… А ничего этого вѣдь не нужно… Ничего…

— Я не понимаю тебя, — сказалъ онъ снисходительнымъ тономъ.

— Мнѣ вдругъ здѣсь, вдали ото всего, ясно представилась наша жизнь съ тобой за этотъ мѣсяцъ… Только мѣсяцъ, а сколько было всякихъ ненужныхъ страховъ, счетовъ, личныхъ требованій и недовольства… Надо освободиться, во чтобы то ни стало освободиться ото всего этого…

— Да отъ чего «этого»? — спросилъ онъ.

— Отъ всей этой возни съ собою и всего, что лично себя касается. Понимаешь?

— Ничего не понимаю, а радъ… Радъ, что ты думала только объ этомъ… Оно излѣчимо…. Хуже было бы, если бы ты думала не о чемъ-нибудь а o комъ-нибудь…

— О комъ же?

— Не знаю… Мало ли о комъ? Мужъ никогда не знаетъ, любитъ ли его жена…

— Что ты говоришь? — съ испугомъ проговорила Юлія.

— Ты не понимаешь этого… Ты даже не видѣла, не хотѣла видѣть, какъ я мучился, когда ты бросала меня въ Петербургѣ для кого-то на цѣлые часы…

— Да вѣдь я ѣздила къ нашимъ…

Онъ не слушалъ ее и продолжалъ взволнованно:

— Я видѣлъ, что тебѣ съ сестрами веселѣе, чѣмъ со мной, и иногда ненавидѣлъ ихъ. У тебя съ ними какія-то свои словечки, свои интересы; вы, бывало, смѣетесь чему-то, что мнѣ совсѣмъ не смѣшно, говорите о чемъ-то для меня совсѣмъ неинтересномъ, точно тебѣ нѣтъ и дѣла до меня… А потомъ, бывало, уѣдешь… Конечно, тутъ Богъ вѣсть, что почудится…

— Что же?

Но онъ не слышалъ ее и говорилъ, не останавливаясь:

— Разъ Маня сидѣла у тебя… Я вошелъ… Она читала какое-то письмо и вдругъ замолчала… Вы обѣ были взволнованы… Особенно ты… Я цѣлую ночь не спалъ послѣ этого, а ты спала… Тебѣ ничего…

— Отчего же ты тогда не спросилъ меня…

— О чемъ?

— Да вотъ про письмо…

— Зачѣмъ? Я знаю, какъ жены умѣютъ лгать въ такихъ случаяхъ, знаю, какъ онѣ изобрѣтательны и изворотливы… Я мысли допустить не могъ, что меня будутъ дурачить такъ, какъ всегда дурачатъ мужей…

Она съ испуганнымъ изумленіемъ посмотрѣла на него и, убѣдившись, что онъ не шутитъ, горячо сказала:

— Какъ тебѣ не стыдно это говорить…

— Не стыдно, потому что и самъ помогалъ дурачить… И какъ еще!

— Саша! — съ упрекомъ воскликнула она.

— Я, милая, знаю васъ, женщинъ, прекрасно… Слава Богу, всего насмотрѣлся… Могъ-бы цѣлый трактатъ написать «Искусство обманывать мужей»…

И вдругъ, какъ бы спохватившись, онъ сказалъ ласково и нѣжно:

— Но ты скажешь мнѣ правду, ты скажешь, отъ кого было то письмо…

— Конечно, я всегда скажу тебѣ все… Но чужія тайны не могу выдавать…

— Видишь: тайны! У тебя не можетъ быть тайнъ отъ мужа… Понимаешь: не можетъ! Ты теперь вся моя, со всѣми чувствами, мыслями, желаніями, — вся!

Ей понравился его горячій тонъ, и она неожиданно обвила своими тоненькими ручками его лысѣющую голову и нѣжно поцѣловала ее.

Онъ опять весь просіялъ и снова станъ шептать ей, точно боялся, что кто-нибудь услышитъ его:

— Я знаю, что ты чуть не вдвое моложе меня, знаю, что ты красавица, а я некрасивый, но вѣдь ты моя жена… И я не могу допустить, чтобы ты была хоть на минуту не моя, понимаешь ли: ни вниманіемъ, ни думами, ни заботами — ничѣмъ…

Она опять ласково обняла его и стала также тихо говорить ему слова любви. Онъ счастливо и радостно слушалъ ее и вдругъ, полушутя, скорѣе утвердительно, чѣмъ вопросительно, сказалъ ей: