Екатерина Леткова - Первый роман Страница 3

— Конечно, я всегда скажу тебѣ все… Но чужія тайны не могу выдавать…

— Видишь: тайны! У тебя не можетъ быть тайнъ отъ мужа… Понимаешь: не можетъ! Ты теперь вся моя, со всѣми чувствами, мыслями, желаніями, — вся!

Ей понравился его горячій тонъ, и она неожиданно обвила своими тоненькими ручками его лысѣющую голову и нѣжно поцѣловала ее.

Онъ опять весь просіялъ и снова станъ шептать ей, точно боялся, что кто-нибудь услышитъ его:

— Я знаю, что ты чуть не вдвое моложе меня, знаю, что ты красавица, а я некрасивый, но вѣдь ты моя жена… И я не могу допустить, чтобы ты была хоть на минуту не моя, понимаешь ли: ни вниманіемъ, ни думами, ни заботами — ничѣмъ…

Она опять ласково обняла его и стала также тихо говорить ему слова любви. Онъ счастливо и радостно слушалъ ее и вдругъ, полушутя, скорѣе утвердительно, чѣмъ вопросительно, сказалъ ей:

— Вѣдь ты до меня никогда никого не любила.

Она молчала.

— Неужели ты уже любила кого-нибудь? — серьезно спросилъ онъ.

— Да.

— Почему же ты мнѣ не сказала объ этомъ?

— Ты не спрашивалъ меня…

Онъ быстро всталъ и заходилъ по балкону.

— Давно? — не смотря на нее, спросилъ онъ.

— Я была въ предпослѣднемъ классѣ… Значитъ, пять лѣтъ тому назадъ.

Онъ облегченно усмѣхнулся и, подойдя къ ней, спросилъ:

— И долго это продолжалось?

— Пока я не познакомилась съ тобой… Впрочемъ, должно быть, дольше. Помнишь, мы съ тобой и съ сестрами были какъ-то на выставкѣ картинъ, и ты спросилъ меня: отчего я покраснѣла и взволновалась?

— Ты увидала «его»?

— Нѣтъ… Только очень похожаго на него…

— И отъ этого такъ заволновалась? Не вѣрю, Юля, не вѣрю… И почему было не сказать правду? Я долженъ все знать, что было въ твоей жизни. Все! Тогда, на выставкѣ, ты встрѣтила его?

— Да нѣтъ же!.. Слушай…

Но онъ не слушалъ ее и быстро спустился въ садъ.

Теплый майскій вечеръ былъ весь напоенъ запахами и переполненъ звуками. За рѣкой, въ лѣсу, несмолкаемо пѣли соловьи, въ полѣ, въ овсѣ, трещали перепела. Теплая желтая луна спокойно плавала въ безоблачномъ небѣ.

Юлія Сергѣевна уже часа два сидѣла на открытой террасѣ, выходящей во дворъ, и думала свою думу. Мужъ промолчалъ весь обѣдъ, а потомъ велѣлъ осѣдлать лошадь и уѣхалъ, а ее оставилъ дома точно маленькую, точно виноватую. И въ Петербургѣ съ нимъ случалось нѣчто подобное, но здѣсь это не должно было повторяться. Тамъ они жили еще не настоящей жизнью, а «такъ», «пока», и онъ самъ былъ такъ не настоящій, не тотъ, котораго она увидала въ первый разъ на любительскомъ спектаклѣ и потомъ у себя дома… Она вѣрила, что настоящій Александръ Николаевичъ, тотъ, котораго она такъ беззавѣтно любила, явится, когда они уѣдутъ изъ Петербурга, изъ раздражающей его обстановки, отъ заботъ, такъ размѣнивающихъ его на мелочи; она вѣрила, что здѣсь — подъ этимъ яснымъ кроткимъ небомъ, въ этомъ душистомъ воздухѣ, въ просторѣ, въ тиши и на полной свободѣ, вдали ото всего суетнаго и лишняго — начнется ихъ настоящая жизнь.

Соловьи радостно заливались въ лѣсу и въ саду, а у Юліи Сергѣевны въ ушахъ свистѣлъ шопотъ старой Петровны.

Она въ десятый разъ припоминала ея слова. Вспомнила она и то, что сама слышала, какъ мужъ передъ обѣдомъ кричалъ кому-то:

— Завтра же поставить здѣсь загородку… Они мнѣ весь лугъ заѣздятъ… Мало имъ дороги!..

Вспомнилось ей и многое другое изъ ихъ петербургской жизни и она ходила и увѣряла себя, что это не такъ, что тотъ, котораго она любитъ, совсѣмъ другой, не такой… И она не рѣшалась произнести слово и старалась думать о томъ Александрѣ Николаевичѣ, съ которымъ она въ первый разъ вдвоемъ была въ Эрмитажѣ и слушала, какъ онъ говорилъ ей о любви и о томъ счастьи, которое ждетъ ихъ, если они вдвоемъ рука объ руку пройдутъ всю жизнь. Теперь ей вдругъ показалось, что слова эти были совсѣмъ обыкновенныя, такія, какія, вѣроятно, каждый женихъ говоритъ своей невѣстѣ, но она помнила, какъ ей было отрадно слушать ихъ, какъ ей было тѣсно дышать, какая безпредѣльная радость наполняла всю ее. И она вспоминала, какъ, остановившись передъ картиной Мурильо, онъ взялъ ея руку, посмотрѣлъ ей въ самые глаза и спросилъ: «Да»? И она ни минуты не колеблясь, отвѣтила ему «Да». И эти двѣ буквы рѣшили ея судьбу…

Юлія Сергѣевна прислушалась. Съ коннаго двора слышался топотъ лошади, — значитъ, Александръ Николаевичъ вернулся. У нея почему-то сильно, сильно забилось сердце.

Луна уже всплыла высоко и ровно, безъ тѣней, освѣщала большой дворъ, флигель управляющаго и густой цвѣтникъ, разбитый по срединѣ двора. Александръ Николаевичъ сдалъ уже лошадь и бѣжалъ къ женѣ. Она хотѣла сказать что-то, но онъ зажалъ ей ротъ поцѣлуемъ и заговорилъ быстро и нервно:

— Виноватъ, виноватъ… Знаю, что виноватъ. Но представь, мнѣ нужно было обскакать чуть не двадцать верстъ, чтобы придти къ этому убѣжденію. И все отъ того-же: отъ любви! Вы, женщины, этого не понимаете, и обижаетесь. А ты радоваться бы должна.

И онъ цѣловалъ ея руки, а она грустно улыбалась ему и старалась забыть все, о чемъ только что думала…

— Такъ ты очень его любила? — неожиданно спросилъ онъ, когда они сѣли на балконѣ, залитомъ луннымъ свѣтомъ.

— Кого?

— Да я не знаю… Вотъ того, про котораго ты такъ серьезно мнѣ объявила сегодня, что любила…

Она молчала, а онъ опять безпокойно смотрѣлъ на нее.

— Что же ты молчишь?

— Я не знаю, что отвѣтить… Я даже не знаю, была ли это любовь? Такъ что-то такое свѣтлое и милое…

— Кто же онъ?

— Не знаю…

— А какъ фамилія?

— Тоже не знаю.

— Ну это одна изъ твоихъ фантазій…

— Можетъ быть.

— А ты все-таки разскажешь мнѣ? — спросилъ онъ ласково и шутливо.

— Попытаюсь… Только ты не вышучивай и не вставляй своихъ объясненій.

— Попытаюсь, — сказалъ онъ въ ея тонъ.

— Ты вѣдь знаешь, что мы жили въ N. Я училась въ гимназіи и сестры тоже… Чему ты смѣешься?

— Продолжай, продолжай… Только, пожалуйста, безъ вступленій и заключеній, какъ въ ученическихъ сочиненіяхъ.

— Да я хочу все по порядку… — Ну слушай же…

И она, точно готовясь на что-то важное, сѣла глубоко въ кресло, подняла голову кверху и заговорила…

— На лѣто мы никогда не уѣзжали изъ города. Отецъ служилъ, мама не хотѣла оставить его безъ семьи, и мы всѣ сидѣли около нихъ… Нашъ домъ выходилъ на бульваръ и у насъ былъ громадный балконъ, густо заставленный цвѣтами… Мама не любила, чтобъ насъ видѣли всѣ, кто проходилъ по бульвару, поэтому и заставила густо, густо… Вотъ, тутъ, за этими цвѣтами я и сидѣла цѣлыми часами съ книгой… Всѣ думали, что я читаю, а я не много читала, все больше слушала или думала о своемъ… У насъ постоянно бывали гости, молодые люди: инженеры, лѣсничіе, офицеры… Они ухаживали за старшими сестрами, а мнѣ было скучно съ ними. Говорили они все одно и тоже и объ одномъ и томъ же, или, вѣрнѣе, объ однѣхъ и тѣхъ-же… Знаешь, въ провинціи: каждая семья заключена въ извѣстный кругъ, въ которомъ она обречена вертѣться… И всѣ интересы не выходятъ за предѣлы этого круга и тѣхъ, кто заключенъ въ немъ… Я сидѣла на балконѣ и сквозь растенія видѣла другую жизнь: передо мной ходили какіе-то люди, волновались какими-то волненіями, и я все время прислушивалась, чѣмъ они живутъ, что привлекаетъ ихъ къ жизни.