Софья Толстая - Мой муж Лев Толстой Страница 20

Сегодня Соня Мамонова просила написать С.И., чтоб он пришел вечером с ней повидаться. И он пришел – и, наконец, я дождалась этого счастья – он играл. Сонату Бетховена («Quasi una fantasia») и ноктюрн Шопена. Какое было счастье его слушать, и как он играл! Он был особенно нежно настроен сегодня, и было что-то такое глубокое, содержательное, рассказывающее что-то в его игре… Я знаю, что он играл для меня, я была ему так благодарна! Но зачем опять тревожить заснувшее на время к этим страшным впечатлениям сердце? Больно слишком…

Написала письмо Льву Николаевичу и о нем болезненно думала. То наслаждение, которое я получаю от игры С.И., доставляет страдание моему мужу. И это мучительно думать. Почему нельзя всего помирить, со всеми быть счастливой, любящей; от всякого брать ту долю радости, которую он может дать.

Приехал Сережа; играл Сергею Ивановичу свой романс и потом играл с ним в шахматы.

Утром читала корректуры, потом ходила за билетами в театр и к Дунаевым искать помощницу к Льву Николаевичу на дело помощи голодающим. Предлагают Страхова, это было бы хорошо. Прочла сегодня письмо Черткова к Л.Н., желая узнать об умирающем Шкарване. Все письмо не натуральное, все те же рассуждения о борьбе с плотью, о деньгах и грехе их иметь, а вместе с тем он всюду задолжал, а у Тани просит взаймы 10 000 руб.

Все фальшь, фальшь, а я ее-то и не терплю. И кто из нас не борется со страстями? Да еще как борются! Иногда чувствуешь, что последние силы ушли на эту борьбу и больше их негде взять. Да и какие у них страсти! Все они какие-то прямолинейные, скучные… А есть страсти, молчи, а не кричи о них вечно.

Вечером была в театре с Сережей, Андрюшей и Сашей. Давали «Freisehutz» в пользу голодающих консерваторские ученики. Я сидела во втором ряду кресел, там же, где С.И.

Много было движенья всякого в эти дни: укладывалась, перевозила весь дом и Сашу с новой гувернанткой, m-lle Kothing, швейцаркой. Переехали все люди 15 мая, мы с Сашей приехали в Яcную 16-го утром, в пустой ясно-полянский дом. Второй год я так приезжаю! В тот же день прибыли лошади, корова, рояль, все ящики, и мы усиленно разбирались и убирались; обедали и ужинали в доме Доры и Левы, которые были очень приветливы. 17-го утром я уже уехала к Льву Николаевичу в Гриневку и так радовалась его увидать, и детей и внуков. Но мои горячие порывы всегда обдаются холодной водой. У Льва Николаевича сидел какой-то сектант, которому он читал свою статью; мой приезд помешал чтению, и Л.Н. было немного досадно, хотя он очень старался это скрыть. Я ушла в сад с этими миленькими внуками, Мишей и Андрюшей, и мы долго гуляли, бродили всюду, и я им рассказывала многое о цветах, яблонях, насекомых и просто из жизни – истории. Часа три я с ними наслаждалась. Когда после обеда я опять вошла к Льву Николаевичу, опять сектант сидел у него и говорил ему длинные стихи духовного содержания, которые составлены для пения сектантами; и опять Л.Н. с досадой уж просто меня выпроводил. Я ушла и заплакала; три недели почти мы не видались; ни о нашей жизни в Москве, ни о детях, ни об экзаменах Миши, ни о Тане – ни о ком ему дела нет. Когда Л.Н. увидал, что я огорчилась, он пошел меня искать, начал смущенно оправдываться.

В Гриневке идет горячая жизнь, и мне жаль было, что я не могу в ней участвовать. Открыто двадцать столовых, кроме того раздача идет муки; весь день народ с мешками на подводах: то привозят купленное: муку, картофель, пшено, то получают недельную выдачу и развозят по столовым. Соня, жена Ильи, усердно работает, хотя Л.Н. ее упрекает в бестолковости иногда. Взял у меня Л.Н. еще сотню рублей, это уже четвертая, и я больше своих денет дать не могу. Эти сто рублей передали Сереже для помощи в Никольском. – С начальством идет какая-то глупая путаница: орловский губернатор Трубников выдал Илье официальную бумагу с позволением открывать столовые и даже выразил благодарность за них. Земский же начальник запрещает их открывать, говоря, что у него тайное предписание не допускать открытия столовых, а арестовать и выслать всех тех, кто вздумает жить среди народа и помогать ему. – Каково правительство! И кто кого обманывает?

Сегодня вернулась в Ясную, побывав часа четыре в Туле для всяких дел: и по иску Бибикова о владении землей; и о размытой на Чернском шоссе насыпи и о мосте; и о передоверии, межевании и т. д. Скучно и утомительно ужасно! Саша жила одна с гувернанткой, и мне сегодня было жаль ее. – Вечер пили все вместе чай на террасе, потом ходили встречать родителей Доры, которые приехали не тогда, а позднее, к ночи.

Л.Н. был в Гриневке не совсем здоров, у него болят верхние спинные позвонки и изжога. Сегодня ему было получше. Он очень занят развитием мускулов, делает гимнастику с гирями, ходил в пруд купаться и мылся на берегу; ест плохую пищу и мало, – а потом жалуется, пугается, стонет, закутается в ваточный халат и говорит о смерти, которой и не желает и боится.

Стало ясно и холодно, особенно по ночам. Яркая луна на чистом небе, опять сухо и пыль. Опять плохой урожай будет!

Телеграмма от Тани, она приедет завтра. Миша продолжает выдерживать экзамены, благодарю Бога! Послезавтра поеду к нему.

Какой блеск, какая красота весны! Ясные, солнечные дни, лунные ночи, пышное, необыкновенное нынешний год цветение сирени, особенно белой; осыпающийся цвет яблонь, соловьи… – все это опьяняет, восхищает, и ловишь эти мимолетные впечатления красоты весенней природы, и бесконечно жаль их.

Приехали вчера добродушные Вестерлунды, родители Доры. Как она им рада, милая девочка с ее брюшком, домашними хлопотами, заботами об их комфорте.

Приехала сегодня утром моя Таня, что-то бледная и вялая; и все у ней разговоры о любви, о желании иметь детей, о трудности выносить девичество; трудности, о которой особенно ей наговорила Вера Толстая, которая вся возбуждена и готова на всякую любовь и, главное, на деторождение. Бедные девушки, они не знали в молодости, что их ждало в зрелости.

Сегодня рождение Левы, ему 29 лет. Мы у него обедали, пили шампанское, и Дора радовалась и все украсила цветами.

Еду завтра в Тулу по делам противного Бибикова, который затеял отрезать у нас землю, а вечером еду в Москву. Сегодня отправляла повара с провизией к Льву Николаевичу, написала ему длинное письмо. Завтра отправляю Сашу с гувернанткой к сестре Лизе, а то ей не с кем тут оставаться, Таня уезжает 22-го к отцу в Гриневку.

С Таней мне просто, хорошо. Мы друг друга до конца знаем, понимаем и несомненно любим.

Передо мной портрет Льва Николаевича с таким выразительным взглядом, который все меня к себе притягивает. И, глядя на него, я вспоминаю его упреки, его поцелуи, но не могу припомнить искренне ласковых слов, дружелюбно-доверчивого отношения…