Софья Толстая - Мой муж Лев Толстой Страница 21

Передо мной портрет Льва Николаевича с таким выразительным взглядом, который все меня к себе притягивает. И, глядя на него, я вспоминаю его упреки, его поцелуи, но не могу припомнить искренне ласковых слов, дружелюбно-доверчивого отношения…

Были ли они когда?… У меня был порою страстный любовник или строгий судья в лице моего мужа, но у меня никогда не было друга – да и теперь нет, менее чем когда-либо.

Ах, как соловьи поют!

Ходили сегодня с Сашей гулять по лесам; набрали немного грибов в посадке, ландыши еще так чудесно цветут в Чепыже. Люблю я ландыши, такой благородный цветок.

Какая тихая лунная ночь! И опять стало жарко днем и тепло ночью. Перечла жизнь и учение Сократа и с новой стороны поняла его. Все великие люди схожи: гениальность есть уродство, убожество, потому что она исключительна. В гениальных людях нет гармонии, и потому они мучают своей неуравновешенностью.

Приехала утром в Москву.

В чистом виде не один из профилей не встречается, естественно. «Заискивающий» господствовал в отношениях полов до «революции в женских правах». И так как не встречается в чистом виде, то:

Обвиняющий.

Способ манипулирования по средствам надавливания на действительные слабые места. Желание манипулировать может быть обусловлено разнообразными факторами, но как правило, причина в несоответствии образа анимы/анимуса (что это?) и реального образа. Так же это может быть собственный комплекс несовершенства, обостренный совершенством партнера в том или ином направлении, что вызывает своего рода зависть или же желание соперничать.

Троицын день. Миша уехал к Мартыновым. Экзамены выдерживает с натяжкой. Ездила с няней на могилки Алеши и Ванички в Никольское. Посадили цветы, обложили дерном, прочла я «Отче наш» и попросила в душе моих младенцев молить Бога о моей грешной и больной душе.

Ясный, веселый день, праздничный народ. Ходила с девочкой в ближайший женский монастырь, болтала с монахинями. Одна из них – влюбленная в Христа с самой юности и помешана на том, чтоб остаться в полном смысле слова Христовой, а не чьей-нибудь, невестой.

Чисто разведенный садик, близость деревни и дач, гармонии, народ – никакого настроения не чувствовалось. Вернулись поздно вечером в Москву.

26, 27, 28, 29-го в Москве; корректуры, одиночество, грусть. Раз вечером на этих днях играю в угловой комнате, и так мне захотелось видеть и послушать С.И., и через несколько времени вижу в окне три фигуры, не узнаю сначала, потом узнала и не удивилась. Это были Маслов, Танеев и Померанцев. Маслов ушел раньше; потом Померанцев играл мне, потом и С.И. стал играть: играл свои романсы, свой квартет в четыре руки с Юшей.

29-го он опять пришел ко мне вечером вместе с Гольденвейзером. Но просидел очень мало времени и какой-то взволнованный, торопливо ушел.

Акт в консерватории. Жаркий солнечный день. Соната Шумана, концерт Сен-Санса и несколько маленьких вещей, прекрасно сыгранных ученицами консерватории – Фридман, Бесси и Гедике-учеником, – мне доставили большое удовольствие. Не было ни одного человека, кто бы меня не приветствовал словами: «какая вы сегодня молодая», или: «какая свеженькая», или: «на вас смотреть – станет весело, легко, свежо»… Это сделало больше всего мое светлое, новое, очень бледно-лиловое кисейное платье. Но разговоры о моложавости моей и приветствия ласковые публики – мне всегда, к стыду моему, приятны.

Сафонов заставил меня, умоляя, присутствовать на каком-то заседании. У него не хватало членов музы-кальных. Я ничего не поняла из его отчетов, что-то подписывала, и мне было совестно.

Приезжаю домой, выхожу на балкон, вяжу – сидит на лавочке в саду С.И. и читает газету. Я страшно обрадовалась. Для нас с Мишей был накрыт в саду обед; поставили третий прибор. Как мы весело, хорошо обедали. Всем есть хотелось; а в саду было так уютно, свежо! После обеда втроем, т. е. с Мишей, ходили по саду, С.И. рассказывал о Кавказе. Миша уезжал на другой день на Кавказ и интересовался рассказами. Потом Миша уехал, мы остались вдвоем: пили вместе чай; С.И. мне сыграл вариации, написанные его учеником, Колей Жиляевым. Потом мы сидели и разговаривали так, как разговаривают люди, до конца доверяющие друг другу: серьезно, искренно, без застенчивости, без глупых шуточек; говорили только о том, что действительно нас интересует обоих. Ни разу не было неловко или скучно.

Какой был вечер! Последний в Москве, а может быть, и в моей жизни.

В девять часов он стал собираться уходить, и я не стала его удерживать. Он, прощаясь, только тихо и грустно сказал: «Когда-нибудь надо уходить». Я ничего не ответила, мне хотелось плакать. Я проводила его до двери и ушла в сад. Потом я все уложила, убрала, заперла, и мы в 12 часов ночи уехали в Ясную.

Утром тяжелый приезд в Ясную. Ни Тани, ни Льва Николаевича, и три телеграммы – он болен, лежит у Левицких! Он обещал никуда не ездить, а съехаться со мной в Ясной и вместо этого уехал с Соней (невесткой) в коляске странствовать по соседям и будто бы изучать положение страны в смысле голода и будущего урожая. Были они у Цуриковых, у Афремовых и у Левицких, где Л.Н. уже слег в жару, с дизентерией.

Лев Николаевич не приехал; проплакав весь день, я поехала больная с Марьей Александровной Шмидт сначала через Козловку в Тулу, потом Сызрано-Вяземской дорогой до Карасей. Там рано утром наняли ямщика и поехали к Левицким. Лев Николаевич плох, все дизентерия, слабость, ехать домой немыслимо.

У Левицких. Прекрасная семья, занятая, либеральная в хорошем смысле, особенно он, умный, твердый человек.

Трудный уход и забота за больным Л.Н. в чужом доме, с сложной вегетарианской пищей. Посылала за доктором, давали висмут с опием, клистиры крахмальные, компрессы. Скучно, холодно, тоскливо и досадно. Лев Николаевич поехал уже больной. Что за легкомыслие, и как не совестно в чужом доме дать столько забот с непривычными для посторонних, сложными требованиями миндального молока, сухариков, овсянки, покупного хлеба и пр.

Вернулись в Ясную, я очень кашляю, слаба, измучена и устала от трудного ухода за Львом Николаевичем.

Ночевали у Ершовых, которых не было дома. Ужасное событие! Тулубьева, рожденная Ершова, молодая женщина, от тоски бросилась в воду и утопилась. Я позавидовала ее храбрости. Жить очень, очень трудно.

Родился сын у Доры в 12 ч. 45 мин. Как она, бедная, страдала, как умоляла отца о чем-то, горловым, молодым голосом, громко болтая по-шведски. Лева был очень с ней нежен, бодрил ее, а она так хорошо, любовно к нему относилась, прижималась, как будто прося разделить ее страдания. И он разделял, и так нормально, хорошо родился этот маленький Лев.