Владимир Мелентьев - Фельдмаршалы Победы. Кутузов и Барклай де Толли Страница 20

Что же касается русских войск, то первая армия в ту пору была на позициях у Волоковой и Гавриков, а 2-я снова совершала марш к Надве. Впрочем, один из корпусов этой армии (и надо же — опять корпус Николая Николаевича Раевского!) оказался всего лишь в 12 верстах от Смоленска. Причиной тому было опоздание с выходом 2-й гренадерской дивизии, коя, согласно диспозиции, должна была идти в голове колонны походного построения корпуса.

Дивизии корпуса, выйдя в исходный район, томились в ожидании 2-й гренадерской. Между тем командовавший дивизией, принц К. Мек ленбургский, из-за изрядного кутежа накануне[42] «был пьян и проснулся на другой день поздно и тогда только дал приказ на выступление». Дальнейший ход событий покажет, что спасением своим Смоленск обязан был разгильдяйству ближайшего родственника царя!

Итак, во второй половине дня кавалерия Мюрата вышла к Смоленску с юга, где у деревни Красное встретила сопротивление «наблюдательного отряда» генерала Д. П. Неверовского. Новобранцы дивизии Дмитрия Петровича Неверовского отразили атаки кавалерии Мюрата и семи полков пехоты. «Неустрашимость русского солдата, — писал об этом бое Неверовский, — проявилась во всем своем блеске». С наступлением темноты отряд Неверовского с боями отошел к Смоленску. «Неверовский отступал, как лев!» — засвидетельствует французский генерал Ф. Сегюр. «Я помню, какими глазами мы увидели эту дивизию, подходившую к нам в облаках пыли и дыма. Каждый штык ее горел лучами бессмертия», — вторит ему Денис Давыдов. Словом, 14 августа в Отечественной войне 1812 года «был днем Неверовского».

К этому времени на выручку Смоленска спешил корпус Николая Раевского.

К вечеру следующего дня у Смоленска запылали бивуачные костры французов. Армия Багратиона находилась в ту пору в 30 верстах, а армия Барклая — в 40 верстах от города. До их подхода от наполеоновской армады Смоленск должны были защищать корпус Раевского, поредевшая дивизия Неверовского, ополченцы Смоленска и команда, оставленная здесь для поддержания порядка да выпечки сухарей. Задача была не из простых.

Понимая трагичность положения, 1-я и 2-я армии, в нарушение всех уставных положений о совершении маршей, не шли, а мчались к только что оставленному Смоленску! В письме своем к Раевскому Багратион умоляет его удержать город: «Друг мой! Я не иду, а бегу: желал бы иметь крылья, чтобы скорей соединиться с тобою. Бог тебе на помощь!»

Конечно, при проведении столь необычных форсированных маршей не обходилось и без казусов. На войне трагичное и комичное часто соседствуют. Именно такой любопытный случай имел место с полковником Тишиным. Отправленный из Поречья для ускорения продвижения артиллерийских парков 1-й армии, «человек болтливый в разговорах, бесконечный на письма, плодовитый в предположениях, вместо принятия действенных мер по эвакуации складов употребил уйму времени на украшение витиеватостями своего рапорта и едва не лишился навсегда возможности писать оные, с трудом унося ноги от неприятеля».

16 августа начался штурм Смоленска. Несмотря на огромное превосходство в силах и отчаянные атаки французских гренадер, сломить сопротивление защитников города не удалось. «Французы в бессильном исступлении лезли на стены, ломились в ворота, бросались на валы. Но кончилось все тем, что к концу дня русские выбили их из всех предместий».

Участник тех событий генерал Неверовский писал: «Оба дня в Смоленске ходил я сам на штыки, Бог меня спас: только тремя пулями сюртук мой расстрелян».

Во второй половине дня стали подходить армии Багратиона и Барклая. Поредевшие ряды защитников решено было заменить усиленным корпусом генерала Д. С. Дохтурова. Бледного, осунувшегося после болезни Дмитрия Сергеевича спросили, сможет ли он выполнять столь многотрудную задачу. На что генерал ответил: «Лучше умереть на поле боя, чем в постели».

17 августа штурм Смоленска был возобновлен. «К исходу дня, убедившись в бесплодности атак, Наполеон приказал жечь город, которого никак не мог взять грудью», — писал Федор Глинка. Вот как описан этот эпизод им же: «Злодеи тот час же исполнили приказ изверга.

Тучи бомб, гранат и ядер полетели на дома, башни, магазины, церкви. И дома, церкви и магазины объялись пламенем, и все, что может гореть, запылало». Будто именно тогда, любуясь результатом своего варварства, Наполеон изрек: «Труп врага всегда пахнет хорошо».

Что же касается защитников Смоленска, то они «стойко держались под ураганным огнем вражеских батарей, показав тем самым, что русскими не может повелевать жестокость их выстрелов».

Тем временем 2-я армия (по приказу Барклая) на глазах Наполеона уходила по Московской дороге, а 1-я (после обеспечения отхода 2-й) должна была отходить по Петербургскому тракту с тем, чтобы соединиться для совершения марша на Дорогобуж — Вязьму. В ночь на 18 августа герои Смоленска, уничтожив днепровский мост, покинули город.

В глубокие сумерки из Благовещенской церкви вынесли одну из почитаемых святынь — икону Смоленской Божией Матери, чудом уцелевшую после попадания ядра в ящик, в котором она находилась. Этот образ войска везли с собой до возвращения их в поруганный Смоленск.

С неимоверной скорбью воины оставляли древний форпост земли русской. С поникшими головами и растерзанными сердцами уходили они по Московской дороге. «Унылый звон колоколов, сливаясь с треском распадающихся зданий, и гром сражения сопровождали сие печальное шествие».

Как бы там ни было, а Смоленск пал. В боях за него, по словам Сегюра, «было столько же славы в поражении, как и в нашей победе». В тот же день французы вступили в пылающий ад, именуемый Смоленском, в боях за который французы потеряли более 12 тысяч человек. Мэром взятого города был назначен «титулярный советник Васька Ярославцев» (так дословно было сказано в распоряжении Наполеона).

Таковы события «смоленской эпопеи», вызвавшей бурю возмущений в обеих столицах, в стране и в армии. Против Барклая снова выступила вся оппозиция. Однако в решении своем на оставление Смоленска Барклай был непреклонен.

Присланного к нему депутата от оппозиции генерала А. И. Кутайсова он отправляет со словами: «Пусть каждый делает свое дело». Не возымели действия ни уговоры брата царя Константина, ни слова Беннигсена (последнему снова было приказано покинуть действующую армию), ни горячие протесты Багратиона, утверждавшего, что «при удержании Смоленска еще один или два дня неприятель принужден будет ретироваться». Барклай был непоколебим. Решения, которые он принимал, хороши они были или дурны, были его собственными, и никто из окружающих не мог сказать, что он имел на него влияние. «Настойчивость в преследовании поставленных им целей была безграничной». Несмотря на все возрастающую к нему ненависть, вопреки воле царя он сохраняет русскую армию.