Владимир Мелентьев - Фельдмаршалы Победы. Кутузов и Барклай де Толли Страница 21

Попросту говоря, попытка Наполеона навязать генеральное сражение в невыгодном для русской армии положении снова оказалась неосуществленной.

Безрезультатной для него оказалась и попытка отрезать пути отхода 1-й армии из Смоленска. Положение спас генерал-майор Павел Тучков, арьергард которого в неимоверно трудном бою сдержал первоначальный натиск французских войск, пытавшихся преградить отход 1-й армии у Валутиной Горы 19 августа (в сражение были затем втянуты два русских и три французских корпуса).

Здесь снова проявилась твердость характера Барклая. Прибывшего к нему Тучкова с мольбой «сил нет больше держаться» он отправляет назад со словами: «Если вы снова вернетесь ко мне живым, я прикажу вас расстрелять». Возвратившийся Тучков, несмотря на сильную контузию, продолжал руководить боем. Раненный в последней атаке пулей в голову и штыком в бок, он был взят в плен.[43]

Впрочем, немалая заслуга в успешных действиях русских войск принадлежала и маршалу Жюно, корпус которого, составленный из вестфальцев, солдат-свинопасов, «розовых, как ветчинные окорока, и таких же жирных», выйти вовремя на указанный Наполеоном рубеж не смог. На бедного Жюно посыпались обвинения «в спасении армии Барклая», что, по-видимому, и послужило одним из поводов (в последующем) для его самоубийства.

Итак, русская армия снова отступала, то отрываясь от противника, то чувствуя его дыхание. Она продолжала путь на восток, выбирая приличную позицию и удобный момент для генерального сражения.

Что же касается Наполеона, то он по занятии Смоленска заявил: «Я укреплю свои позиции, мы отдохнем, опираясь на этот пункт, организуем охрану и тогда посмотрим, каково будет Александру… Я поставлю под ружье Польшу, а потом решу, идти мне на Москву или на Петербург».

Однако от прожектов таких ему вскоре пришлось отказаться. Дело в том, что «смоленское сидение» отнюдь не гарантировало победоносного исхода войны. Более того, длительное пребывание в Смоленске создавало ряд серьезных проблем. Прежде всего «смоленская пауза» могла быть расценена «просвещенной Европой» как провал стратегических замыслов со всеми вытекающими из этого последствиями. Кроме того, длительное нахождение здесь Великой армии требовало столь же великих затрат. Все это могло активизировать оппозицию во Франции. А в отсутствие императора в Париже могло произойти многое!

Попросту говоря, в создавшейся обстановке Наполеон должен был либо продолжать наступление, либо отвести свои войска за Неман. Последнее же означало бы его полное поражение в войне. Оценив обстановку, Наполеон заявил: «Не пройдет и месяца, как мы будем в Москве».

Оптимизм Наполеона снова оказался преждевременным. По приведении армии в порядок и получении сведений о потерях выяснилось, что из 280-тысячной группировки, действовавшей на главном направлении, осталась лишь половина. К тому же растянутость коммуникаций, беспрерывные диверсии партизан, грубый просчет в определении запасов продовольствия и фуража обрекли наполеоновское войско на полуголодный паек.[44]

«Мы испытывали, — писал Коленкур, — столько нужд, столько лишений, мы были так истомлены, Россия показалась нам такой неприступной страной, что термометр чувств, мнений и размышлений очень многих людей надо было искать в их желудках».

Не в лучшем положении оказалась и конница. Половина ее была потеряна, остальная часть была очень изнурена беспрерывным движением и плохим питанием. «Люди могут идти без хлеба, — писал Э. Нансути, — но лошади без овса — не в состоянии. Их не поддерживает в этом любовь к отечеству».

Вот почему планы Наполеона на ведение войны в России изрядно изменились.

В беседе с пленным генералом П. Тучковым (в отличие от прежнего фанфаронства беседы с генералом Балашовым) Наполеон заявил: «Я ничего больше не желаю, как заключить мир. Мы уже довольно сожгли пороху и пролили крови… За что мы деремся? Я против России вражды не имею. Зачем нам далее проливать кровь по-пустому? Не лучше ли вступить в переговоры о мире… Да и какие последствия должно иметь для вас проигранное сражение? Я займу Москву, и какие бы я ни принял меры для избавления ее от разорения, ничто не поможет. Занятая неприятелем столица похожа на женщину, потерявшую честь. Что ни делай после, но чести возвратить уже невозможно».

На вопрос Наполеона: «Сможете вы передать письмо императору?» Тучков ответил — нет.

«Но можете же вы написать брату?» — «Могу, государь».

В письме брату Тучков сообщил о своем пленении, о встрече его с Наполеоном и о предложении Наполеона заключить мир. Письмо Тучкова было переслано Барклаю, а тем — Александру I. Ответа не последовало.

Наполеон к тому времени почувствовал разницу между Россией и западными странами. В дополнение к солдатскому штыку русские вилы и крестьянский топор изрядно прошлись по рядам его воинства. Талейран был прав, уверяя: «Штыки, государь, годятся для всего, но вот сидеть на них неудобно».

И все же, несмотря на уговоры Бертье, Коленкура, Дарю и других[45] — не идти далее Смоленска, Наполеон в гневе воскликнул: «Я сам не раз говорил, что война с Испанией и Россией, как две язвы, точит Францию. Я сам желаю мира. Но чтобы подписать мир, надобно быть двум, а я один!» Это уже был крик отчаяния.

Выехав 25 августа из Смоленска на Дорогобуж, Наполеон обогнал свою армию, двигавшуюся (во избежание потерь от налетов партизан) одной колонной. Взору его предстали неимоверно усталые, изнуренные, исхудавшие солдаты, лица которых были отмечены печатью уныния.

Под стать солдатским лицам было настроение и самого императора. Становилось все более очевидным, что побеждает он не русскую армию, а пространство. «С ужасом и изумлением смотрел он на безбрежные просторы России, засасывавшие французское воинство в свою бездонную пучину».

Словом, стратегические замыслы Наполеона оказались построенными на песке. Ни разгрома русских войск в приграничных сражениях,[46] ни разделения их сил, ни генерального сражения осуществить не удалось. Потеря же большого сражения (по словам Сегюра) была для него все равно что нож в сердце.

К сожалению, многие этого ножа, приставленного к горлу Наполеона Барклаем де Толли, не замечали. Особенно острой критике была подвергнута «смоленская эпопея». Утверждали, что, сдав бесславно Смоленск, Барклай открыл ворота на Москву.

Справедливости ради надо сказать, что упреки эти носили скорее эмоциональный характер. Конечно, русские войска даже при той неблагоприятной для них обстановке могли некоторое время удерживать город. Однако это мало бы изменило ход войны к лучшему. Имея превосходство в силах, Наполеон мог оставить часть их для блокирования Смоленска, а остальные же отправить или на Москву, или на Петербург.