Александр Бондаренко - Денис Давыдов Страница 21

Вот лихой «Гусарский пир», где автор призывает:

Ради Бога, трубку дай!Ставь бутылки перед нами,Всех наездников сзывайС закрученными усами! —

а затем провозглашает здравицу:

Бурцов, пью твое здоровье:Будь, гусар, век пьян и сыт!

Кто же это? Да кажется, что всего лишь… литературный образ, созданный Давыдовым и «подхваченный» многими другими авторами не только XIX века.

Кто дал Давыдову советОставить лавр, оставить розы?Как мог унизиться до прозыВенчанный музою поэт,Презрев и славу прежних лет,И Бурцовой души угрозы![87] —

писал в 1822 году Александр Сергеевич Пушкин.

И сей бродящий взгляд понятен —Он ищет Бурцова средь нас.О Бурцов! Бурцов! честь гусаров,По сердцу Вакха человек!……………И мой резец, в руке дрожащий,Изобразит от сердца стих:Здесь Бурцов, друг пиров младых;Сном вечности и хмеля спящий.Любил он в чашах видеть дно,Врагам казать лицо средь боя. —Почтите падшего герояЗа честь, отчизну и вино![88] —

это князь Петр Андреевич Вяземский.

При нем пил Б[урцо]в,чтоб врубиться,С отвагой русской, в янычар,И в них врубался, чтоб напиться,Пока в могилу не упалПиров гусарских жертвой славной![89] —

это не слишком складные стихи Николая Васильевича Неведомского, поэта бесталанного{45}, но плодовитого, эпигона Давыдова, который в Отечественную войну служил в гусарах и даже был в партизанском отряде Фигнера.

Бурцов остался также и на страницах классической прозы: пушкинский Сильвио в «Выстреле» говорит: «я перепил славного Бурцова, воспетого Денисом Давыдовым», — и что имеет он в виду, вполне понятно.

Кому-то Бурцов вообще стал жизненным примером, ну просто — идеалом! Незабвенный Николай Иванович Греч писал: «Кто в молодые годы не повторял стихов Давыдова, кто не списывал этих удалых стихов в одну заветную тетрадку? Стихи Давыдова пленяли почти все наше военное поколение… Кто из молодых людей не воображал себя Бурцовым?»[90]

Но, конечно, реальный такой человек был, и он действительно служил в белорусских гусарах вместе с Давыдовым! Вот даже генерал от инфантерии граф Павел Дмитриевич Киселёв, бывший кавалергард и министр государственных имуществ, отмечал в воспоминаниях: «Все боялись буяна и забияку Бурцова».

И все же это лишь образ! Из книги Аллы Бегуновой мы узнаем, что в декабре 1807 года Алексей Петрович Бурцов «за болезнью, приключившейся от конского ушиба», был переведен в Саратовский гарнизонный батальон, а через два года уволен от службы в капитанском чине. В октябре 1810 года «гусар гусаров» решил возвратиться в Белорусский полк и подал о том прошение. И далее:

«В Военном министерстве, прежде чем решить вопрос, проверили формулярный список этого отставного офицера. В нем не было ни одной порочащей Бурцова записи. А ведь такие пометки делали при ежегодной аттестации офицеров в полках, потому что военная администрация тогда, как, впрочем, и во все времена боролась с пьянством, разгильдяйством и самоуправством…»[91]

В подтверждение автор приводит составленный в том самом году длинный список офицеров различных полков, «преданных пьянству». Бурцова среди них нет — как говорится, «замечен не был». Значит, отнюдь не первый пьяница и буян.

Так ведь и граф Киселёв, насколько нам известно, с ним никогда не встречался, зная его только по стихам Давыдова.

Возникает мысль, что, пожалуй, «славного Бурцова» вполне можно сравнить с… Анной Петровной Керн. Глядя на ее портреты, видишь, что очень мила, хороша — однако отнюдь не первая красавица. Но встретил ее Александр Сергеевич Пушкин — и родились удивительные строки:

Я помню чудное мгновенье:Передо мной явилась ты,Как мимолетное виденье,Как гений чистой красоты.

Так приходит бессмертие. Имя Анны Петровны Керн даже сегодня известно каждому грамотному (уточняю это, ибо неграмотность в нашей стране становится обыденным явлением) человеку. Но кто назовет действительных «первых красавиц» того далекого времени? Разве что вспомнит Наталью Николаевну Гончарову — опять-таки, наделенную бессмертием благодаря Пушкину.

Думается, так и Бурцов стал символом гусара лишь потому, что был воспет поэтом-партизаном.

Но у медали есть оборотная сторона. «Бурцовская легенда», в веках прославившая своего героя, имела горький привкус для его близких. 16 июля 1805 года известный мемуарист Степан Петрович Жихарев записал в дневнике, что отдыхая в Липецке, он встретил многих знакомых, «и между прочим старого городничего» Петра Тимофеевича Бурцова: «Старик огорчен поведением единственного сына, гусарского поручика, доброго будто бы малого, но величайшего гуляки и самого отчаянного забулдыги из всех гусарских поручиков»[92]. Не нравится родителям, когда дети получают сомнительную славу!

Да и представители последующих поколений смотрели на Бурцова уже совсем иными глазами. В середине XIX столетия известный писатель и критик Александр Васильевич Дружинин так оценил толстовскую повесть «Два гусара»:

«Первая половина произведения происходит в двадцатых годах нашего столетия или вскоре после кампании 12-го года. Лихой гусар, граф Турбин, один из героев давыдовской школы, представитель старых гусаров с красно-сизыми носами, приезжает, промотавшись дочиста, в небольшой городок, где его встречают с почетом и с некоторым страхом… „Бурцов, ёра-забияка“, без сомнения, был бы приведен в восторг делами графа Турбина, но читатель нашего времени не старый гусар „с кивером набекрень“ и „виноточивою баклажкой“. Он готов отозваться о герое повести, как о гнусном буяне»[93].

Опять Давыдов, опять Бурцов и… извечный конфликт между военными и штатскими… Впрочем, и здесь мы ставим отточие и закрываем «бурцовскую тему», уточнив, что в дальнейшем об Алексее Петровиче известно лишь то, что он скончался в 1813 году в Брест-Литовске — умер от ран или болезни.

Простимся мы и с Белорусским гусарским полком. Пребывание нашего героя в нем было недолгим, хотя именно оно определило его судьбу.

«Оставшиеся в Петербурге его друзья, с командиром эскадрона Лейб-Гусарского полка князем Б. А. Четвертинским{46} во главе, не щадили усилий, чтобы устроить перевод Давыдова в столицу. Усилия эти, наконец, увенчались успехом. В 1806 г., 4 июля, Давыдов был переведен в лейб-гусары поручиком и в начале сентября был уже в Павловске»[94].