Софья Пророкова - Кэте Кольвиц Страница 21

Так ожесточить женщину может лишь вековой гнет. Превратить ее в сгусток злобы способно лишь иссушающее дыхание жестокости. Бесчеловечность породила бесчеловечность.

Вновь от описания Кольвиц пришла к чеканному символу.

Перед нами классовая ненависть во всем ее неприкрашенном виде. Рисунок «За точкой косы» не требует никаких пояснений.

Великая крестьянская война потерпела поражение. Поля устланы телами погибших. Наступила ночь. Во мгле бродит среди трупов мать: она ищет сына. Светильник в ее руках выхватывает из мглы юное лицо. Дрожащая рука коснулась подбородка. Мать узнала родные черты.

Скорбная согбенная фигура в черном, и только свет на сомкнутых глазах. Крутом распластались застывшие тела. Тишина склепа под открытым небом. Среди мглы светлое лицо. Напряжение и предчувствие страдания уже в этом светлом луче, пронзившем черноту ночи.

Вечное материнское горе — трагический спутник всех войн.

Лист этот красив, несмотря на то, что втягивает и зрителя в круг страданий. Он красив как высочайшее произведение графического искусства. Плавный бархатисто-черный силуэт женщины как бы выплывает из темного поля и растворяется на сером, светлеющем небосводе.

Стремительный, порывистый офорт «Вооружение в подвале» переносит нас к дням Крестьянской войны, когда счет времени шел на минуты и люди жили в едином порыве.

В этом листе есть одно таинственное свойство. Вооружающиеся крестьяне поднимаются с косами, серпами и ножами вверх по винтовой лестнице. И Кольвиц удалось достигнуть такой непрерывности движения, что кажется, будто вихрь вырывается на волю вместе с этой воодушевленной толпой. Сам смерч революции запечатлен в этом буйном стремлении ввысь.

Хоть у Кольвиц нет произведений, прямо посвященных русской революции, но вся ее сюита как бы напитана ее соками.

Трагическая расправа с посягнувшими на русский трон происходила в дни, когда Кольвиц уже работала над последним листом своей серии. Ее «Пленные» стоят со скрученными назад руками. Они удручены, но полны решимости. Упрямые, волевые, ненавидящие. В них заложен огонь будущих битв, которые предстоят.

Один из пленных повернулся в сторону, смотрит зловеще. Он уперся ногами в землю и явно всем видом своим показывает, что не собирается отступать.

Серия офортов «Крестьянская война» завершена в 1908 году. Для Кольвиц это гигантский скачок к совершенству. От некоторой подробности «Ткачей» она пришла к монументальной цельности и почти скульптурной чеканности.

А главное — она достигла той высочайшей степени выразительности, которая покорила зрителей.

«Прорыв», рожденный Кэте Кольвиц, был ее вкладом в революционную борьбу. Если она сама и не дралась на баррикадах, то ее искусство бросило на баррикады миллионы смельчаков.

Картины нужды

«Симплициссимус» — яркий, зубастый юмористический журнал. Он еще очень молод, ему нет и десяти лет. Издается в Мюнхене, но широко известен по всей Германии. Много заграничных подписчиков выражают ему свои симпатии.

Читатели коротко называют журнал «Симпль», что близко к русскому «Чудаку», хвалят за дерзость, за умение весело говорить правду, если она кому-то и неприятна. Под обстрелом — убожество нравов буржуазного общества.

«Симпль» горд тем, что на его страницах печатаются рисунки превосходных художников, фельетоны лучших сатириков.

Он был рад и гостям, печатал рисунки Теофиля Стейнлейна, новеллы Мопассана.

Пригласили участвовать в журнале и Кэте Кольвиц. Вначале казалось странным, как же уживутся ее глубокие произведения, бичующие язвы общества, среди многоцветных юмористических рисунков. Может ли соседствовать на одних страницах трагедия и комедия?

Но это были напрасные опасения. Глубина мысли листов Кольвиц как бы делала убедительной изящную звонкость карикатуры. Они подружились, и Кэте Кольвиц несколько лет подряд постоянно печаталась в «Симплициссимусе».

Обычно она рисовала углем. Работа в журнале ей чрезвычайно нравилась. Стоит лишь один раз ощутить магическое слово «тираж», как уже всегда будет манить возможность говорить с огромным числом читателей.

Работа в журнале приносила радость, держала в напряжении.

Когда рисунок заказан, его ждут, без него не может выйти очередной номер, тогда находятся сверхсилы и оригинал вовремя отправляется в Мюнхен.

Номер в руках у читателей. Его держит пассажир трамвая. Какой-то человек, отдыхая на садовой скамейке, развернул журнал, и взгляд его прикован к рисунку Кольвиц.

Огромной, бесчисленной аудитории незримых читателей Кольвиц напоминала о кровоточащих ранах.

Возможность изображать «многие тихие и громкие трагедии жизни большого города» делала для Кольвиц эту работу исключительно захватывающей.

В дневнике за сентябрь 1909 года появляется такая многозначительная запись:

«Вчера счастливый день… шестой и при этом последний лист для «Симпля» нарисован… Я так довольна, что теперь могу хорошо и легко работать. Я могла бы сейчас без труда сделать еще несколько рисунков для С. С помощью долгих штудийных работ я теперь так продвинулась, приобрела определенные навыки, которые позволяют мне без модели выразить то, что я хочу».

Картины нужды. Многие из этих рисунков вошли потом в монографии художницы, стали прославленными завоеваниями ее искусства.

Сильные, запоминающиеся образы.

Женская фигура прижалась у стены. Каменные ступени ведут к Шпрее. Еще несколько шагов, и вода поглотит эту отчаявшуюся мать с двумя детьми на руках. Одному из них она закрыла ладонью рот. А другая так мала, что смотрит своими ясными доверчивыми глазами на мир, обняла мать за голову, прильнула к ней, мягкая и теплая. Через мгновение оборвутся три жизни.

Кольвиц показывает высшую степень отчаяния, женщину, у которой не осталось ни грана надежды.

Всей страстью своего искусства Кольвиц рвалась к людям, стучалась в их сердца, звала: откликнитесь, так дальше нельзя жить!

Кольвиц понимала: сочувствием бедняку не поможешь, его надо вытащить из бедности.

Смотришь сейчас эти рисунки, опубликованные в начале века на страницах «Симплициссимуса», и словно листаешь страницы истории, узнаешь судьбы несчастных соотечественников художницы.

У двери стоит женщина, работница бань. Ничего радостного не дала ей жизнь, ни дня счастья. Только унижение, бедность, беспросветность. Она смотрит на читателя со страниц журнала своим осуждающим печальным взглядом.

Они преследуют, эти залитые слезами глаза, от них никуда не уйдешь. И даже самый вялый человек захочет сделать что-то такое, от чего повеселели бы глаза женщины, не знавшие ни одного мгновения радости.