Земля обетованная - Обама Барак Страница 22

Я знаю, что к весне 2006 года идея о том, что я буду баллотироваться в президенты на следующих выборах, хотя и оставалась маловероятной, уже не казалась мне чем-то из ряда вон выходящим. Каждый день наш офис в Сенате был завален запросами СМИ. Мы получали в два раза больше почты, чем другие сенаторы. Каждая партия штата и каждый кандидат на ноябрьских промежуточных выборах хотели, чтобы я стал хедлайнером их мероприятий. А наши заученные отрицания того, что я планирую баллотироваться, только разжигали спекуляции.

Однажды днем Пит Раус вошел в мой кабинет и закрыл за собой дверь.

"Я хочу спросить тебя кое о чем", — сказал он.

Я поднял глаза от писем избирателей, которые подписывал. "Стреляй".

"Изменились ли ваши планы на 2008 год?"

"Я не знаю. Должны ли они?"

Пит пожал плечами. "Я думаю, что первоначальный план остаться в стороне от внимания и сосредоточиться на Иллинойсе имел смысл. Но ваш профиль не падает. Если есть хоть малейший шанс, что ты рассматриваешь этот вариант, я бы хотел написать служебную записку с описанием того, что нам нужно сделать, чтобы сохранить твои возможности. Вы не против?"

Я откинулся в кресле и уставился в потолок, осознавая последствия своего ответа. "Логично", — наконец сказал я.

"Хорошо?" спросил Пит.

"Хорошо." Я кивнула, возвращаясь к своим бумагам.

"Мастер меморандумов" — так некоторые сотрудники называли Пита. В его руках ничтожный меморандум превращался в форму искусства, каждый из них был эффективным и, как ни странно, вдохновляющим. Через несколько дней он распространил пересмотренную дорожную карту на оставшуюся часть года для рассмотрения моей командой. Она предусматривала расширение графика поездок для поддержки большего числа кандидатов-демократов на промежуточных выборах, встречи с влиятельными партийными чиновниками и донорами, а также переработанную речь.

В последующие месяцы я следовал этому плану, представляя себя и свои идеи перед новой аудиторией, оказывая поддержку демократам в колеблющихся штатах и колеблющихся округах и путешествуя по тем уголкам страны, где я никогда не был. От ужина Джефферсона-Джексона в Западной Вирджинии до ужина Моррисона-Эксона в Небраске — мы посетили их все, собрав полные залы и сплотив войска. Однако каждый раз, когда кто-то спрашивал, собираюсь ли я баллотироваться в президенты, я продолжал отнекиваться. "Сейчас я сосредоточен на том, чтобы вернуть Бена Нельсона в Сенат, где он нам нужен", — говорил я.

Обманывал ли я их? Обманывал ли я себя? Трудно сказать. Я проверял, я полагаю, прощупывал, пытался соотнести то, что я видел и чувствовал, путешествуя по стране, с абсурдностью начала национальной кампании. Я знал, что жизнеспособная президентская кандидатура — это не то, во что ты просто вляпался. Если все сделано правильно, это глубоко стратегическое начинание, медленно и тихо выстраиваемое в течение долгого времени, требующее не только уверенности и убежденности, но и кучи денег, а также достаточного количества обязательств и доброй воли со стороны других людей, чтобы провести вас через все пятьдесят штатов и два года подряд на праймериз и голосованиях.

Уже несколько моих коллег-сенаторов-демократов — Джо Байден, Крис Додд, Эван Байх и, конечно же, Хиллари Клинтон — заложили основу для возможного участия в выборах. Некоторые из них уже баллотировались раньше; все готовились годами и имели опытных сотрудников, доноров и местных чиновников, готовых помочь. В отличие от меня, большинство из них могли похвастаться значимыми законодательными достижениями. И они мне нравились. Они хорошо ко мне относились, в целом разделяли мои взгляды на проблемы и были более чем способны провести эффективную кампанию и, более того, создать эффективный Белый дом. Если я убеждался, что могу увлечь избирателей так, как они не могут — если я подозревал, что только более широкая коалиция, чем они могли создать, другой язык, чем они использовали, может встряхнуть Вашингтон и дать надежду тем, кто в ней нуждается — я также понимал, что мой статус фаворита был отчасти иллюзией, результатом дружественного освещения в СМИ и чрезмерного аппетита ко всему новому. Я знал, что это увлечение может в одно мгновение смениться на противоположное, и восходящая звезда превратится в безвольного юнца, самонадеянно полагающего, что он сможет управлять страной менее чем в середине своего первого срока.

Лучше повременить, сказал я себе. Заплатить взносы, собрать читы, дождаться своей очереди.

Ярким весенним днем Гарри Рид попросил меня зайти к нему в кабинет. Я поднялся по широкой мраморной лестнице из зала заседаний Сената на второй этаж, и с каждой ступенькой на меня смотрели неулыбчивые, темноглазые портреты давно умерших людей. Гарри встретил меня в приемной и провел в свой кабинет — большую комнату с высоким потолком, с такой же замысловатой лепниной, изразцами и захватывающим видом, как и у других высокопоставленных сенаторов, но без памятных вещей или фотографий рукопожатий со знаменитостями, которые украшали другие кабинеты.

"Позвольте мне перейти к делу", — сказал Гарри, как будто он был известен светской беседой. "В нашей фракции много людей, планирующих баллотироваться в президенты. Я с трудом могу сосчитать их всех. И они хорошие люди, Барак, поэтому я не могу публично принимать чью-либо сторону…".

"Послушай, Гарри, просто чтобы ты знал, я не…"

"Но, — сказал он, прервав меня, — я думаю, тебе нужно подумать о том, чтобы участвовать в этом цикле. Я знаю, что вы говорили, что не будете этого делать. И конечно, многие скажут, что тебе нужно больше опыта. Но позвольте мне сказать вам кое-что. Еще десять лет в Сенате не сделают вас лучшим президентом. Вы мотивируете людей, особенно молодежь, меньшинства, даже белых людей со средним достатком. Это другое, понимаете. Люди ищут что-то другое. Конечно, это будет трудно, но я думаю, что вы сможете победить. Шумер тоже так считает".

Он встал и направился к двери, давая понять, что встреча окончена. "Ну, это все, что я хотел тебе сказать. Так что подумай об этом, хорошо?"

Я вышел из его кабинета ошеломленный. Насколько хорошие отношения сложились у меня с Гарри, я знал его как самого практичного из политиков. Спускаясь по лестнице, я думал, не было ли в его словах какого-то уклона, какой-то изощренной игры, в которую он играет, но я был слишком тусклым, чтобы понять это. Но когда я позже разговаривал с Чаком Шумером, а затем с Диком Дурбином, они передали мне одно и то же послание: Страна отчаянно нуждалась в новом голосе. Я никогда не был бы в лучшем положении для баллотирования, чем сейчас, и с моими связями с молодыми избирателями, меньшинствами и независимыми, я мог бы расширить карту таким образом, что помог бы другим демократам в нижней части избирательного бюллетеня.

Я не делился этими разговорами со своими старшими сотрудниками и ближайшими друзьями, чувствуя, что ступил на минное поле и не должен делать никаких резких движений. Когда я обдумал все это с Питом, он предложил мне провести еще один разговор, прежде чем я задумаюсь о более серьезном рассмотрении того, что может повлечь за собой гонка.

"Вам нужно поговорить с Кеннеди", — сказал он. "Он знает всех игроков. Он сам участвовал в соревнованиях. Он даст вам некоторую перспективу. И по крайней мере, он скажет вам, планирует ли он поддерживать кого-то еще".

Наследник самого известного имени в американской политике, Тед Кеннеди к тому времени был ближе всего к живой легенде Вашингтона. За более чем четыре десятилетия работы в Сенате он был в авангарде всех основных прогрессивных идей, от гражданских прав до минимальной заработной платы и здравоохранения. Своей огромной массой, огромной головой и гривой седых волос он заполнял собой любую комнату, в которую входил, и был тем редким сенатором, который привлекал к себе внимание всякий раз, когда осторожно поднимался со своего места в зале, искал в кармане костюма очки или свои заметки, а его культовый бостонский баритон начинал каждую речь словами "Спасибо, госпожа президент". Аргументация разворачивалась — лицо краснело, голос повышался, доходя до крещендо, как в проповеди о возрождении, независимо от того, насколько обыденным был рассматриваемый вопрос. А потом речь заканчивалась, занавес опускался, и он снова становился прежним, добродушным Тедди, прохаживаясь по проходу, чтобы проверить перекличку или сесть рядом с коллегой, положив руку на его плечо или предплечье, шепча ему на ухо или разражаясь искренним смехом — таким, что вам становилось все равно, что он, возможно, успокаивает вас для какого-то будущего голоса, который может ему понадобиться.