Эрве Шаландар - Меня спасла слеза. Реальная история о хрупкости жизни и о том, что любовь способна творить чудеса Страница 22

Это уже не я. Я беру зеркало, пытаюсь медленно двигать его, чтобы под разными углами рассмотреть незнакомку, которой я стала. Так, «незнакомка»… Не совсем, если быть честной. Потому что я вижу в этом прямоугольнике мою маму. Маму в конце жизни, в ее девяносто четыре года, с уставшими волосами, с легкими морщинами на коже, тонкой, словно пергамент. И это ее взгляд, как будто омытый слезами, на который опустилась вуаль тех, чей путь заканчивается.

Мое отражение, на которое я стараюсь не смотреть, — это отражение столетней женщины в доме престарелых. И я оказываюсь перед невероятным вызовом: перемотать пленку назад.

Я никогда бы не подумала, что до такой степени на нее похожа. В прошлом у нас была разная полнота, правда, с возрастом она свои округлости потеряла. А я резко потеряла мою молодость во время странного внутреннего землетрясения.

С того дня, как мне удалось сбежать из тюрьмы моего тела, мне удавалось избегать зеркал. Трижды Рэй приглашал в мою больничную палату парикмахершу. Я чувствовала, что мои волосы стали странными, их кончики напоминали шерсть. И трижды, закончив работу, парикмахерша держала передо мной зеркало, чтобы я оценила результат. И трижды я отказалась. Из кокетства? Скорее из страха перед тем, что я могла бы увидеть.

И все-таки такого я не ожидала! Это не могло быть так ужасно. Я не ожидала, что окажусь настолько… другой.

— Ты даже в коме красавица! — говорила мне Бернадетта совсем недавно. Что должна она думать теперь? По крайней мере, в той сознательной коме я не была старой дамой.

Я узнала об этом позднее, но, судя по всему, я произвела странное впечатление на мою подругу Жанин, тоже большую любительницу пеших походов, когда она впервые пришла меня навестить после моего «пробуждения». Она была вместе с Юбером, коллегой по работе. Они случайно встретились в коридоре и вошли в мою палату вместе, чтобы поддержать друг друга, преодолеть ту легкую тревогу, которая всегда присутствует в подобных случаях. Эта предосторожность оказалась нелишней. В тот день я их не заметила, не почувствовала их присутствия. Я была совершенно неподвижна, с застывшим лицом, но с открытыми глазами. Мои глаза были вытаращены и неподвижно смотрели в потолок за головой.

Все просто: я была похожа на старую даму на смертном одре.

Пока я ломала форму, которая не позволяла мне двигаться, мне казалось, что я снова стала грудничком, существом, которое ничего не может сделать сам и должно всему учиться: дышать, глотать, справлять свои потребности. Потом, если все пойдет хорошо, то говорить, ходить, бегать. Я как малыш, который вступает на очень долгий путь к самостоятельности.

Когда я вижу себя в зеркале, у меня совершенно противоположное ощущение: я не младенец, а старуха! Я уже в конце пути, как мама перед самой своей смертью. Без мышц, без сил. Когда мне удается встать с кровати, то мое отражение в стеклах, на которое я стараюсь не смотреть, — это отражение столетней женщины в доме престарелых.

Фильм моей жизни резко увеличил темп, чтобы перенести меня сразу в сцену, которая предшествует слову «конец». И я оказываюсь перед невероятным вызовом: перемотать пленку назад.

По сути, история Бенджамина Баттона, которого сыграл Брэд Питт, не настолько странная. Необычную судьбу этого человека, который рождается старым и умирает молодым, я должна теперь повторить. Как Бенджамин Баттон, я начинаю с конца. Как он, я должна молодеть с годами. И это куда более сложная операция, чем медленно скользить к старости.

Глава 25. Учиться жить

Это время успехов. Они нерегулярные, но они есть, этого не отнимешь. Начиная с самостоятельного дыхания, которому я училась заново, и постепенного освобождения от аппарата ИВЛ, я совершила и другие важные завоевания. Они все трудные, неполные, тяжело доставшиеся. Но каждый успех меня ободряет, наполняет сердце несокрушимой решимостью.

Как то, что я смогла сделать несколько шагов. Это целая история, но я уже поднимаюсь сама, чтобы пересесть в кресло. И вот уже иду дальше: я рискую выйти в коридор. Разумеется, в сопровождении. Один человек справа, другой слева, и сзади кресло на колесиках с баллоном кислорода, готовое принять меня в случае неудачи.

Ходьба — это целая техника! Во-первых, есть неправильное положение позвоночника относительно таза, над которым я работала на своей «гладильной доске». Во-вторых, постоянная потеря равновесия из-за движения тела. Надо сначала подумать: перенести вес тела на одну ногу, потом на другую. Начнем с правой ноги: она весит целую тонну… Потом сложный момент: движение таза и упор на левую ногу. Я медленно ковыляю. Раздаются аплодисменты. Это значит, что я совершила подвиг? В реанимации это такая редкость, чтобы пациент покидал палату на своих ногах. Смотрите, она идет! Как будто сцена из Евангелия. Я сделала два шага… Вы уверены? Так много? Я улыбаюсь: в мечтах я хожу уже давно!

Я в ужасе от того, что услышала! Это не мой голос, это голос пьянчужки! Да, снова стать собой будет непросто.

Огромное удовлетворение. Но это равновесие настолько хрупкое! У меня больше нет мышц, они растаяли с безумной скоростью. Хорошенько следите за мной, я могу упасть в любой момент. И я должна думать о дыхании, и все сильнее ощущаю покалывания в боку. Деннис, кинезиотерапевт, в восторге: он так счастлив. Как будто он мой родственник. Теперь кинезиотерапевты для меня очень важны. Куда важнее, чем большие ученые, которые всегда держатся на внушительном расстоянии.

Вернувшись к кровати, я бросаю взгляд в окно. Я удивлена тем, что деревья стоят без листьев, застывшие под серым небом. Мое последнее воспоминание об улице относится к тому времени, когда меня привезли в больницу: был жаркий летний вечер, пышно зеленели деревья. Времена года проходят, а я этого не замечаю. Лето пробежало, не дожидаясь меня.

Освобождение от поводка аппарата искусственной вентиляции легких позволяет совершить еще один важный рывок вперед: я снова могу говорить. Согласна, не так, как та, бывшая Анжель, но я могу издавать звуки, и меня даже понимают.

Для этого мне надо сменить канюлю[7]: поставить модель, которая на самом деле служит пробкой и позволяет воздуху проходить через рот, а не через шею.

Готово. Меня подбадривают:

— Попробуйте… Скажите «да», «нет», «здравствуйте», «до свидания».

Столько времени я не произнесла ни единого слова. Мой голос, должно быть, чертовски заржавел!

Попытаемся. Как? Получается? Уже?

— При… вет…

Вокруг меня радостные лица. Они не просто улыбаются, они откровенно смеются. А я — нет! Я в ужасе от того, что только что услышала! Я говорю себе: «Нет, нет, это невозможно, поставьте мне старую канюлю!» Но так я только думаю, потому что предпочитаю молчать! Голосовые связки еще действуют, но как… Голос, как у женщины, которая пьет днем и ночью! Моя первая мысль о внучках: они теперь не узнают свою бабушку. Это не мой голос, это голос пьянчужки! Я тайком, тихонько пробую снова: «Да, нет, привет…» Брр! Звук ужасен. Глухой, металлический. У меня от него мороз по коже. Другие находят это великолепным. Да, именно так: я должна привыкать к тому, что я совершенно не похожа на ту, какой я себя все еще считаю. Снова стать собой будет непросто.