Юрий Малов - Мои московские улицы Страница 22

Наш санаторий размещался в старом двухэтажном строении дачного типа с обширной застекленной верандой на втором этаже. Насколько помню, он располагался где-то в лесопарковой зоне Лосиного острова. Санаторий был детским, человек на 60–80 мальчиков и девочек от 7 до 13 лет. У всех ребят был туберкулез в разных стадиях: от очаговых поражений легких до каверн в них. Основной принцип лечения заключался в полной изоляции ребят от внешнего мира и соблюдении строгого режима. К нам не допускались даже родители. Регулярное питание и послеобеденный сон на свежем воздухе на веранде в спальных мешках служили основными лекарствами. Мы вроде и на прогулки не выходили.

Первая половина дня была посвящена, так называемым, школьным занятиям. В зависимости от возраста и класса ребята были разбиты на группы, где каждому выдавали учебники грамматики и арифметики соответствующего класса. Занятия по русскому языку сводились к тому, что мы письменно выполняли на уроке одно из упражнений из соответствующего учебника, получали задание сделать завтра на уроке следующее упражнение из того же учебника. На этом занятия по русскому языку заканчивались. То же самое происходило с арифметикой. Никаких других предметов в нашей школьной программе в этом санатории не было, так же, как и каких-либо устных занятий по разбору сделанных письменных упражнений. Зато каждую неделю нас взвешивали. Мы выстраивались в очередь к единственным напольным весам, снимая свои выданные в санатории комбинезоны. Помнится, меня с весом в 36 килограммов считали «жирным». В общем, этот санаторий остался в памяти одним большим, серым, безликим и безрадостным пятном. Больные дети по своей природе индивидуалисты. Каждому приходилось бороться за себя в одиночестве, без какой-либо непосредственной поддержки со стороны родных и близких. Запомнилось только алое зарево над Москвой, которое было видно со второго этажа нашего санатория – победный салют 9 мая 1945 года. Мои очаги в легких за семь месяцев пребывания в этом санатории зарубцевались, и я вернулся к нормальной жизни в свой же пятый класс «А» 170 школы, куда меня перевели после того, как я принес справку из санатория, что «прошел курс обучения за четвертый класс средней школы». А тот пробел в процессе накопления базовых знаний и системы их освоения, который произошел во время шестимесячного «обучения» в санатории, невольно заложил пробелы как в русском языке, так и точных науках, которые в той или иной степени преследовали меня всю жизнь. Ни у меня, ни у родителей не возникало конкретных мыслей как-то попытаться заполнить образовавшиеся бреши в знаниях основ русского языка и математики. По существовавшей в то время среди мальчишек моде, не обращал до поры до времени никакого внимания на показатели своей успеваемости, консервируя пробелы в базовых предметах. Ведь в футбол-то я играл хорошо.

О дворовых друзьях, товарищах

Завершая свой краткий экскурс в годы детства, хотелось бы сказать несколько слов о своих товарищах по дворовым проказам, шалостям, футбольным сражениям и поискам «приключений». Назову лишь некоторых, в основном, тех, с кем привелось случайно повстречаться много лет спустя.

Двор, где прошло детство

На первом этаже в полуподвальном помещении, выходившим окнами во двор, находилась коммунальная квартира с многочисленными жителями. В этой квартире одну комнату занимала семья Поповых: мать и два сына. Мать все время была на работе, старший брат периодически сидел в тюрьме, а младший Сергей все свое время проводил во дворе, выступая организатором досуга дворовых ребят. У Сергея были «золотые» руки. Помнится, из собранных нами на помойке дощечек, он смастерил настоящий танк, с башней, через люк которой можно было залезать внутрь корпуса, и поставил танк на ролики. Вместо пушки у этого танка была труба, в которую мы вкладывали куски кинопленки, завернутые в бумагу, и поджигали. Из «пушки» танка валил черный и едкий дым – похожая имитация выстрела. Главным конструктором и исполнителем проекта был Сергей. Как сложилась его взрослая судьба, к сожалению, не знаю. Его семья переехала в другой район города.

В нашем же подъезде на пятом этаже жил паренек по имени Генка, года на три старше меня. В общих играх он не участвовал, но любил, собрав вокруг себя нескольких ребят, рассказывать о своих «подвигах», вроде того, как послали его за хлебом, а он вместо хлеба, якобы, купил печенье и по дороге домой съел половину пакета. Мы слушали его байки с раскрытыми ртами, поражаясь его «смелости», которая, по нашим дворовым понятиям, все же заслуженного уважения не вызывала.

На самом верху на седьмом этаже в нашем же подъезде проживала семья Косургашевых: мама, по виду ответственный работник, Максим, её старший сын, дочь Зоя и младший сын, Алеша. Максим в нашем представлении слыл настоящим героем. Во-первых, он был года на два-три старше, чем большинство нашей постоянной дворовой компании. Во-вторых, и самое главное, он никого и ничего не боялся. Черноволосый, как цыган, жилистый, ловкий, с блатным говорком и хрипатым голосом, он своими поступками постоянно стремился самоутвердиться, доказать свое первенство в каждом конкретном случае или ситуации, и почти всегда ему это удавалось. Свою способность преодолевать любые трудности он, в частности, продемонстрировал еще раз после окончания нашей школы. Максим заканчивал десятый класс в возрасте, подпадающем под призыв в армию – он пропустил по какой-то причине школьный год или два. Еще шли выпускные школьные экзамены, когда ему доставили по месту жительства повестку с требованием явиться в военкомат для прохождения медицинского осмотра, в связи с предстоящим призывом в ряды советской армии. Максим прилюдно эту повестку разорвал в клочья, и никуда не ходил. Точно также он поступил со второй и третьей повесткой. Когда же, наконец, через месяц к ним на квартиру явился патруль из военкомата, чтобы «доставить» Максима на призывной пункт, он предъявил справку о том, что сдал вступительные экзамены и принять в студенты педагогического института им. В. И. Ленина на Пироговке, что тогда освобождало от обязательного призыва в армию. Но больше всего Максим удивил меня позднее, где-то в конце 70-х – начале 80 годов. В то время в московский эфир вышла радиостанция «Юность», нацеленная на молодежную аудиторию страны, сразу ставшая чрезвычайно популярной. Не знаю уж, каким образом, но Максим оказался одним из ведущих обозревателей этой радиостанции. Его хрипловатый голос, часто вызывающе звучащий в эфире в те годы, невольно напоминал мне о нашем дворе и годах беззаботного шалопайства.