Судьба — это мы - Леонид Васильевич Ханбеков Страница 23

                                 наш город Едва ли тогда был красив. Бараки, землянки, палатки, Отвалов верблюжьи горбы… («Когда-то в тридцатом…», 1951)

«Мы», «наш» стали определяющим, основополагающим звеном значительных циклов ее стихов, посвященных времени, поколению, трудовым свершениям Родины.

Сначала юношеская восторженность, влюбленность, благодарное дружеское расположение ко всем, кто шел рядом, кто подставлял плечо слабому и уставшему в трудном походе созидания.

Нам ли было занимать Мужества и рвенья! И пошло, Пошло шагать Наше поколенье! («Наше поколение», 1967)

Потом мудрое, с горчинкой, осознание своего поколения, как «корабельного бора», который редеет не от топоров — от времени. И уже «чаще, чем именины, тризны мы стали справлять». Но жизнь продолжается, и не дело ветеранам сдаваться, до срока уходить «в запас».

Сближая свои вершины, Мы продолжаем бой. Срок нашей службы Не вышел… («Сближая свои вершины», 1972)

«Я» и «мы» в ее творчестве живут в постоянном взаимодействии, в постоянном стремлении наиболее полно выразить время, дать его фотографический снимок и нарисовать его широкую, большеохватную панораму.

Опыт работы в газете, общественная деятельность дали Татьяничевой такую закваску коллективиста, что ее лирика зачастую не просто приобретает публицистические краски, а становится рупором, глашатаем нашей морали и нашей идеологии. И в этом случае — непременное «мы».

Мы из тех, Из неплачущих, Люто спорящих с болью, Горю подати платящих Не слезами, а кровью. Мы из тех, Нестареющих, Кто без устали трудится, И раскованно верящих, Что все лучшее — Сбудется! («Мы из тех, из неплачущих…» 1967)

«Я» позволяло ей углубиться в детали, в частности, в те тончайшие движения души, что составляют внутренний мир человека, его тайную Вселенную, углубиться в себя, чутко отзываясь на все боли времени, все заботы общества, чтобы воссоздать духовный мир своей современницы, нравственный идеал народа. Любовь может жить только рядом с искренностью и чистотой. Вера и верность пройдут через все невзгоды. Зло и подлость, проявленные тобой по отношению к другому, непременно возвратятся к тебе. Нельзя изменять себе ни в большом, ни в малом.

Как верно подметила Лариса Васильева, одним из программных, магистральных направлений татьяничевской лирики является «утверждение добра и света с превращением их из абстрактных категорий в конкретные активные силы нашей жизни»{34}.

Свои стихи, каждый новый кирпичик поэтесса постоянно и неутомимо укладывала в стены здания жизни, как песню чистоты и верности, трудовой одержимости и поиска мастерства, осознания каждым себя частицей великой Родины и мира, где все зависит от каждого и каждый зависит от всех.

Делать людям хорошее — Хорошеть самому. («Что ты сделал хорошего», 1962)

Неисчерпаемость доброго, светлого в человеке для нее несомненна. Надо лишь разбудить в каждом это чувство тепла по отношению к товарищу по земному общежитию. Зло уходит из жизни под натиском любви и добра. Лишь любовь созидательна. И это убеждение она проводит в самых разных стихотворениях, в самых разных тональностях, в самых различных образных и сюжетных решениях.

Нет, только не это, Не это! Не вычерпать сердце до дна! Под вечер, Как в пору рассвета, Вода в нем чиста, Холодна. Берите же воду, Берите, Несите, прозрачную, в дом. Веселые ведра, Звените В наполненном сердце моем! («Колодцы», 1963)

Внимательно вчитываясь в стихи Людмилы Татьяничевой, можно составить себе полное и яркое, в живых чертах и красках, представление об ее родословной, о близких ей людях, о судьбе, знавшей взлеты и поражения и не знавшей одного чувства — опустошенности, беспросветности жизни. Вера в завтра, оптимистическое, радостное ощущение — постоянная примета ее поэзии. Люди-созидатели, добрые, честные, горячие, прямые — любимые герои поэтессы, людей завистливых и злобных в ее стихах почти нет. Последним попросту она отказывает в праве на человеческое внимание.

Любовь предполагает самопожертвование, преданность и верность. А какая же любовь и верность, если в чувства примешана корысть? Размышления об этом занимали поэтессу на всем ее творческом пути. И когда раздумья эти перерастают рамки задушевной беседы с человеком, разговора один на один, в ее стихи снова полновластно приходит — «мы».

Наиболее ярко это ее творческое состояние проявляется в остро публицистическом, страстном стихотворении «Судьба — это мы» (1966):

В борьбе, В созидательном громе