Судьба — это мы - Леонид Васильевич Ханбеков Страница 24

Нелепо безволье раба… Счастье свое проворонив, Горюем потом: — Не судьба! Руками разводим бессильно: — Такая планида у нас. Меня это прежде бесило, Меня это ранит сейчас! Не каждый выходит в герои. Но каждый родился не зря. Судьбу надо строить, Как строим Ракеты, мосты и моря. К стандартам впадая в немилость, Свои учредив чертежи, Судьбу воздвигайте на вырост Характера. Воли. Души! Надежно, без ахов и охов, Без мелочной злой кутерьмы. Судьба — это слепок с эпохи. Точнее: Судьба — это мы!

Откровенная плакатность стиля, если хотите, даже аргументов, в стихотворении выходит на первый план. В нем нет полутонов, недоговоренности. Оно рассчитано на аудиторию.

Интересно то обстоятельство, что это «мы» чаще всего врывалось в ее творчество, когда Людмила Татьяничева встречалась со своими читателями на стройках Урала и Сибири, когда ей приходилось много выступать на фабриках и заводах, в колхозах и совхозах. Она сразу как бы включалась в их жизнь, в их дела, ничем не отделяя себя от геологов и нефтяников, сталеваров и монтажников.

Мы — над зыбью волны. Мы — над хлябью болот, Где ключи-живуны Колобродят весь год! («Живуны», 1971)

«Мы» на какое-то время как бы становилось ее второй натурой. Она не испытывала при этом никаких неудобств, никаких сложностей. Тем более, что глубокая убежденность Людмилы Татьяничевой в совершенной ненужности тащить в поэзию частное всегда удерживала ее от публикации тех стихов, в которых личное было не только поводом, но и содержанием. Правда, в последние годы жизни в лирике Татьяничевой отчетливо обозначилось стремление не отделять героиню поэзии от себя, не объективировать ее, а лишь выбирать те моменты своего психологического состояния, отображать те морально-психологические уроки своей судьбы, в которых есть несомненный общественный интерес.

3. «МОЯ ЛЮБОВЬ, МОЯ ЗАБОТА…»

Свое творческое кредо Людмила Татьяничева наиболее отчетливо в первый раз выразила вот в этом шестистрочном стихотворении:

Стихи о мужестве писать — Железо молотом ковать. О лесе утреннем писать — Щеглов из клетки выпускать. Стихи о Родине писать — Ей жизнь по капле отдавать. («Стихи о мужестве писать…», 1955)

Это заявление в характере Татьяничевой и ее героини, той, которую она воспевает, на которую равняется, которую любит.

Для Татьяничевой характерно активное стремление вызвать читательское сопереживание, желание спорить, убеждать. Но стихотворение никогда не лишено поэтического изящества, композиционной стройности, завершенности, даже если оно строится на дидактической основе. Стремясь к предельной лаконичности, она никогда не отпугивает читателя прямотой «морали».

Людмила Татьяничева отрицала спонтанность творчества, не навязывая, впрочем, своего убеждения кому бы то ни было.

Когда она вела поэтические семинары и, случалось, ей бывало трудно отстоять свою точку зрения перед молодыми ершистыми знатоками того, как надо писать хорошие стихи, и не умевшими писать никаких, она прибегала к авторитету Антона Павловича Чехова.

«Художник наблюдает, выбирает, догадывается, компонует — уж одни эти действия предполагают в своем начале вопрос; если с самого начала не задал себе вопроса, то не о чем догадываться и нечего выбирать. Чтобы быть покороче, закончу психиатрией: если отрицать в творчестве вопрос и намерение, то нужно признать, что художник творит непреднамеренно, без умысла, под влиянием аффекта; поэтому, если бы какой-нибудь автор похвастал мне, что он написал повесть без заранее обдуманного намерения, а только по вдохновению, то я назвал бы его сумасшедшим»{35}.

Да, случается, говорила Татьяничева, отдельные стихи пишутся сразу набело. Но это доказывает лишь то, что замысел настолько вызрел, что осталось лишь записать его, придав мыслям соответственную форму. Но чаще приходится браться за стихотворение и так, и этак, заходить и с той, и с другой стороны, чтобы засверкало оно всеми гранями, которыми должно сверкать истинное художественное произведение, отражая все: эпоху, образ мышления современников.

Р. М. Ушеренко, через руки которой прошли без малого все книги поэтессы, выпущенные в Челябинске с 1955 по 1977 год, сказала в беседе со мной:

— Людмила Константиновна практически всегда сдавала в редакцию готовую, отшлифованную до мелочей рукопись. У меня не осталось ни черновиков, ни вариантов хотя бы отдельных строф. Разве только отдельные строки правились…

Да, большинство стихотворений, однажды рожденных, без какой-либо правки, доделки, шлифовки переходило из сборника в сборник, но над иными поэтесса продолжала работать. И весьма основательно. Можно сравнить хотя бы варианты широкоизвестных стихов «Мой город» и «Сказ»{36}.

Техническим приемам, которые применяла в стихах Людмила Татьяничева, можно было бы посвятить специальное исследование. Остановимся хотя бы на самых характерных и ярких свойствах ее художественного почерка.

Бесспорна ее приверженность к такому трудоемкому жанру, как лирическая или философская миниатюра.

Начинала поэтесса просто с короткого стихотворения. Это была