А. Диесперов - Блаженный Иероним и его век Страница 23

Любопытно, что в список христианских писателей Иеронима попадают, между прочим, Филон, Иосиф Флавий и Сенека, — последний потому, что в то время его считали тайным христианином (существовала даже подложная переписка его с ап. Павлом). В другом месте Иероним также называет его "наш Сенека"  (noster Seneca XXIII,  280).

Упомянутые в конце предшествующей выдержки "Две  книги  против Иовиниана" вместе с позднее появившимися  "Книгой против  Вигилянция"  и  "Разговором против пелагиан" принадлежат (как уже свидетельствуют их заглавия) к числу полемических произведений Иеронима. Возможность появления таких учений, как доктрины первых двух, необыкновенно знаменательна для V  века христианства. Чрезвычайное преобладание обрядности уже тогда (как и тысячу лет спустя) вызвало совершенно протестантскую по своим положениям реакцию. Очевидно, христианство перестало уже в V  веке удовлетворять представлению некоторых о поклонении "в духе и истине", и уже  в  то  время  стали раздаваться  голоса  против  излишней материализации культа. Они не имели успеха, потому что исходили от людей небольшого авторитета и главное — людей, опрометчиво переходивших в своих утверждениях границы здравого смысла или, по крайней мере, необходимой сдержанности. Симптомы эти в столь раннюю эпоху определены до того, что не позволяют сомневаться в возможности реформы католицизма несравненно более ранней, чем она осуществилась в действительности благодаря застою, вызванному выступлением на историческую сцену варваров. Как ни парадоксально кажется, но именно эти последние спасли католицизм от разложения и сделали его исключительно устойчивым: борьба за духовное господство над умами новой паствы дикарей, иногда даже борьба за самое свое существование заставила католицизм страшно сосредоточиться в себе, закалиться, выдвинуть со своей стороны людей великой воли и гения. И католицизм победил варваров (пусть иногда ценою уступок), т. е. сделал то, перед чем оказалась бессильной сама римская государственность. В этой победе была слава и опасность для католицизма, потому что она, сделав его повелителем вселенной, в то же время исполнила непомерной гордыни, а главное — приучила католицизм к некоторой рассчитанности на импонирование еще грубому сознанию народных масс. В культурном отношении для Европы было в свое время даже это нужно и спасительно, но что могло остаться в такой религии от учения Христа — предоставляем  судить  другим.

Однако вернемся к Иовиниану и  Вигилянцию.

Вот как излагает Иероним заблуждения первого: "(Он) утверждает, что девы, вдовы и замужние, однажды омывшись во Христе, пользуются равным достоинством,  если  нет различия  в  остальных  делах.

Пытается доказать, что возрожденные с полной верой в  крещении  не  могут побеждаться дьяволом.

Предполагает, в-третьих, что нет никакой разницы между воздержанием от пищи и ее принятием с должным благодарением. В-четвертых — и это главное — признает равенство воздаяния на небесах для всех, кто сохранили принятое ими крещение".

Утверждения Вигилянция еще характернее (мы их приводим  в изложении Патрологии): "Отрицал: 1) что следует почитать мучеников или их реликвии, а также совершать службы на местах их погребения и вообще воздавать им какое-бы то ни было поклонение, обычное в христианских церквах; 2) с еще худшим ослеплением заявлял, что заслуги святых совсем  нам  не  помогают  и  что  небожителям мало нужды до земных дел... 3) Называл суеверием и язычеством  некоторые  церковные установления, между прочим, обычай возжения свечь днем во время мессы или во время чтения  Евангелия, а также не хотел, чтобы пелась "Аллилуя", разве только на Пасху; 4) Полагал, что каждый может при себе удерживать свои богатства и что отречение от мира не представляет из себя ничего хорошего, даже более, называл бездельничеством и постыдным бегством монашескую бедность и уединение... 5) Наконец, пустословил, что  клирикам меньше чем кому бы то ни было подобает жить в безбрачии, и столь ненавидел воздержание, которое называл "ересью",  и  девственность  —  по  его  словам "источник  вожделений", что  даже  убеждал  епископов никому не верить в отношении чистоты, отнюдь не рукополагать безбрачных и считать недостойными для служения  Христу  тех  женатых,  которые  еще  не  видели вздутыми животов своих жен".

Можно себе представить, как должен был отнестись к подобным "тезам" Иероним, даже для женщин разрешавший брак по единственному соображению: "Молодая вдова, которая не может удержаться или не хочет, пусть уже отдается скорее мужу, чем дьяволу". Кроме того, здесь было прямое отрицание всего подвига  Иеронима,  всех его лишений,  всех побед, одержанных над собой. Было также — и Иероним это несомненно с его душевным складом мог чувствовать — покушение на поэзию католицизма, на красоту его ритуала, выношенную вкусом и  вдохновением веков. Не удивительно поэтому, что ответы Вигилянцию и Иовиниану носят у Иеронима характер скорее  ответов  на  личное  оскорбление (по  совершенной несдержанности тона), чем бесстрастного богословского спора. В полемике с Пелагием ("Разговор против пелагиан"), где самая тема была несравненно более удалена от идиосинкразических, если можно так выразиться, пунктов Иеронима, он снисходительнее и спокойнее. (Речь шла о возможности для человека спастись путем усилия к добру собственной воли, без участия благодати, — как именно и думал Пелагий.) Самая форма диалога, принятая для возражения, уже  предопределяла  более беспристрастное  обсуждение  вопроса,  хотя,  конечно, не  без производительных насилий автора над неугодной стороной. Впрочем, "Разговор", при некоторой врожденной нерасположенности Иеронима к проблемам метафизическим или хотя бы только отвлеченным, а также при его заметной склонности (находившей неоднократное выражение в  его писаниях)  к синергистическим или полупелагианским воззрениям, не мог быть ударом верно или сильно направленным. Ум более глубокий и более  заинтересованный в вопросах христианской философии с соответственно и большим успехом выполнил задачу опровержения пелагианства: Августин противопоставил учению Пелагия свою доктрину de gratia et libero arbitrio [о благодати  и  свободе  воли]  во  всей  ее  беспощадности  и  без всяких  уступок. Совершенно  особую  роль в  жизни Иеронима  сыграла его полемика с Руфином. Все остальные случаи литературной борьбы Иеронима имели место в отношении к людям или неизвестным ему лично или известным крайне мало. Руфин же  был его ближайший друг.  Кроме  того,  там приходилось нападать на заблуждения, органически неприемлемые для Иеронима, здесь  —  нужно  было  развенчивать  и  низвергать объект бывшего своего длительного и восторженного поклонения (мы имеем в виду Оригена). Чрезвычайно  щепетильный  в  том  отношении, чтобы считаться  безукоризненно ортодоксальным, Иероним при первой же тревоге, энергично поднятой его друзьями Епифанием и Феофилом вокруг имени Оригена (по поводу неправоверия последнего)  с  какой-то  малодушной и неискренней поспешностью стал открещиваться от своей прежней любви к александрийскому мыслителю и "заметать следы" этой любви, во всяком случае неизгладимые, вроде приводившихся выше  выражений.  В  самом  деле  —  не  Иероним  ли превыше  всех  поставлял  когда-то этого  подвижника церковной учености, написавшего, по некоторым свидетельствам, около 6000 книг? Не он ли сам защищал его от тех обвинений, которые еще при жизни приходилось выносить Оригену. "Разве не видите, что греки и римляне (собственно, писатели-язычники Греции и Рима) побеждены трудами одного? Кто мог прочитать когда-либо столько, сколько он написал? И за все — какая награда! Он осуждается епископом Димитрием, не считая священников Палестины, Аравии, Финикии и Греции. Город Рим присоединяется к его осуждению. Римляне восста-новляют против него сенат — и это не вследствие предосудительной новизны, не вследствие ереси, как теперь клевещут против него бешеные псы, а потому что они не могли вынести славы красноречия его, славы его учености, так что когда он говорил, все  казались  немыми".