Эдуард Лимонов - Смрт Страница 25

Я не встречал начальника полиции трое суток. Поздно вечером, уже протрубил нигерийский горнист отбой, он зашел ко мне в комнату.

– Поедем, рус, я покажу тебе, как живут в нашем городе. У нас все есть здесь, хорошие люди, плохие, у нас празднуют, женятся, рожают детей. Мы нормальная страна. Правда, небольшая: триста пятьдесят тысяч населения. Поедем. Это будет тебе полезно. У моего офицера свадьба.

Я надел военное пальто, и мы вышли. Сели все в тот же джип. Те же двое офицеров, с которыми он был в Книне, сопровождали нас.

Вопреки нарисованной им картине, город был мертв. Черен. Если казарма и ее двор освещались автономным электрическим движком, то в городе электричества не было. Бышковац пах дымом, как все небольшие сербские города. Это был особо ароматный дым от упорных узловатых обрубков высокогорных деревьев.

Свадьба происходила в большом доме, сложенном из камней. Сильно пахло жареным мясом. Гостей было, может, человек тридцать, а может, больше, потому что свечи не позволяли рассмотреть весь стол и всех присутствующих. Их слабый свет не достигал повсюду. Жених, молодой мужчина лет тридцати, и девушка, черноволосая и крупная, быстро вскочили при появлении «Клинта». И теперь стояли как бы в трепетном испуге. «Садитесь», – сказал им «Клинт» и подвел к ним меня. Я поздравил их со свадьбой, пожелал им много маленьких сербов. Мне показалось, что я не справился с задачей и мой корявый слабый сербский язык не выразил того, что я хотел сказать, потому я повторил свое пожелание по-русски, предполагая, что мне кто-нибудь поможет.

– Они поняли вас, – обратился ко мне Алеша Богданович, при галстуке, язык у него заплетался, но он бодро держался возле стола. – Только история вот в чем: жених – сербский офицер, а невеста – хрватка… Запретить такую свадьбу никто не может, но и счастья особенного в нашем городе новобрачным не будет. А сербские дети станут скрывать, что их мать – хрватка, хотя в маленьком городе все будут помнить, кто она такая. Уж лучше бы она держалась своих…

Начальник полиции подарил своему офицеру исполинский кольт «кобра-магнум». Это был президентский подарок, потому что я встретил на балканских войнах только три «кобры-магнум»: один был у Аркана, другой – у начальника сербского спецназа великана Богдановича (нет, он не родственник старика в пледе, однофамилец). Офицер был доволен. Все стали интенсивно пить вино и сливовицу, со двора приносили огромные куски замерзшей свинины, на топчане у печки быстро рубили их и бросали на большие сковороды. И вываливали на блюда. Еще на столе были гигантские порубленные луковицы, вино в кувшинах и разнообразная деревенская снедь. Меня потащили осматривать дом, а потом повели в хозяйственные пристройки, где под деревянными балками висели окорока, стояли бочки с соленьями, лежали початки кукурузы. Очень богатое крестьянское хозяйство. Юг, есть за что воевать.

Вернувшись, мы застали напряженную ситуацию. Было тихо, и на фоне этой тишины ядовито и злобно шипели слова на губах начальника полиции. Я не понимал и половины того, что он говорил, обращаясь к бледной невесте, но то, что он говорил, видимо, напугало и гостей, и безмолвного жениха. А «Клинт» продолжал, перемежая свою речь каркающим словом «хрват», «хрват», «хрват»… А рука его в это время находилась на военном ремне, рядом с пистолетом. Рука вцепилась в ремень, видимо боясь оторваться от него, чтобы не схватиться за пистолет.

Алеша Богданович подкрался ко мне сзади, прошептал:

– Он говорит, что хорваты – собаки, католические палачи сербского народа, что хорватские женщины могут рожать в своих утробах только хорватских выблядков…

– Почему никто его не остановит, не увезет отсюда? – спросил я.

– Кто? Кто осмелится? Может, вы? Он ездит так каждую ночь, ему доставляет удовольствие видеть страх в глазах… людей.

Через некоторое время Рожевич, впрочем, успокоился сам. И мы молча уехали в казарму. Потом я его несколько суток не видел. Я старался ночевать не в казарме, а на позициях, потому что не хотел его встречать, не хотел присутствовать при его ночных похождениях.

Однажды я проснулся ночью от топота ног. Казарма была встревожена чем-то. Солдаты перешептывались, бегали. Заработали моторы нескольких машин. Затем я уснул. Утром мне удалось узнать, что молодой офицер военной полиции застрелил «Клинта» из подаренного им кольта «кобра-магнум». И был застрелен сам его телохранителями.

Самовольная отлучка

Шел крупный снег. И тотчас таял, ибо это все же была Северная Италия, а не средняя полоса России. Мотор наш весело тарахтел, но опасно разбрызгивал масло. Я смотрел в трюме катера на мотор, когда сверху с палубы сообщили, что мы приблизились к островам, закрывающим лагуну. Утро уже было в разгаре. И это было опасно для нас, ибо хотя мы и прибыли в Венецию с мирными целями, однако прибыли не оттуда, откуда прибывают туристы, мы шли с востока, со стороны войны. Мы не хотели, чтобы об этом знали. Но мы полночи шли до хорватской Пулы, чуть отклонились, обходя ее, и вот теперь входили в Венецианскую лагуну при свете дня.

Все оказалось проще простого, как на карте. Выйдя с наступлением темноты из одного из глубоких заливов Адриатики на формально хорватском берегу, к утру мы подошли к Венеции. Однако уже это было преступлением.

Нас было семь человек. Шесть сербов и я. Из шести сербов один был офицером военной полиции Республики Книнская Краина, а пятеро были офицерами-«тиграми» из национальной гвардии командира Аркана, тотемным животным их подразделения был тигр. Катер у нас был старый, неизвестного происхождения, крашеный-перекрашеный, вероятнее всего, немецкого производства. Мы были одеты в гражданские бушлаты и пальто. На лицах у нас были следы попойки. Вчерашней. Мы долго решали вчера, брать или не брать с собой оружие, разумнее было бы не брать, но солдатская жадность пересилила. Три чешского производства «скорпиона» и по пистолету на каждого все же взяли, мотивируя свою жадность тем, что можем наткнуться на хорватскую береговую охрану, которая, я не уверен, существовала ли в тот год, 1992-й.

Мы просто банально напились накануне. И как в Москве, напившись, загораются вдруг идеей: «А поехали в Питер, завтра Новый год, классно поехать в Питер!» И все вдруг задвигаются, заулыбаются, сразу появится дело. Оживление, доселе сонные проснулись и кричат: «В Питер! В Питер!..» Так и мы оживились и все закричали: «В Венецию на Рождество! В Венецию!» Потому что было 23 декабря, а с 24-го на 25-е, как известно, католическое Рождество. Ясно, что я не католик и сербы не католики. Если серб католик, то он уже хорват. Это единственная нация, которая, меняя религию, меняет и национальную принадлежность. Недалеко от тех мест, где мы воевали, есть Петрово Поле. В годы неурожая там стояли хорватские прелаты и в обмен на посевное зерно перекрещивали сербских крестьян в католицизм и записывали их уже хорватами. Но мы-то ехали не праздновать католическое Рождество, мы ехали победокурить, как футбольные фанаты в чужую страну, посостязаться с итальянцами. Да и война моим спутникам надоела, честное слово. Позиции к концу 1992-го стабилизировались – Республика Книнская Краина успешно отстояла себя тогда, островком Сербии в самом центре Хорватии. Война свелась к окопному сидению и вечерним обстрелам из минометов, там, где они были, позиций друг друга.