Веселовский Владимирович - Скрытая биография Страница 25

В 19:30-20:00 генерал Белишев должен был выйти из флигеля с полотенцем на плече – сигнал к началу действий всех групп.

Ночью накануне мы с Володей Коняхиным долго не могли уснуть. Разные мысли лезли в голову. Почти до утра мы вертелись с боку на бок. Томительно тянулся день. Лишь после ужина время пошло быстро. В соседнем бараке я объяснил каждому, как и где действовать. Там же прилег на чью-то койку, ожидая сигнала.

Вдруг послышался рев автомобиля и топот бегущих по коридору. Грохнула распахнутая дверь. Вбежал офицер в черной форме СС и солдат с автоматом.

– Ахтунг!

Все вскочили. Офицер громко зачитывал фамилии. Солдат выталкивал названного за дверь, приговаривая:

– Шнель! Шнель!

Очутившись за дверью, я увидел в коридоре стоящих в два ряда автоматчиков. Меня втолкнули в кузов большой, крытой брезентом машины. Их был полон двор. В машине уже находились Белишев, Коняхин, Лепехин и еще десять наших пленных.

Солдат закрыл перегородку в кузове машины, по другую ее сторону разместилось около десятка автоматчиков.

Мы все смотрели друг на друга в недоумении. Было ясно одно – предательство. Но кто?

Через минут сорок во дворе тюрьмы нас вытолкали из машины, рассредоточили по одному на дистанции несколько метров. Люди в штатском подошли к каждому из нас, приказали раздеться догола и тщательно обыскали всю одежду и белье, прощупывая каждый шов. По команде мы снова оделись.

Меня отвели в тесную холодную камеру – одиночку. Сюда едва пробивался свет из маленького зарешеченного оконца под потолком.

«Вот и спета моя песенка!». – подумалось мне. Несомненно, немцы были осведомлены о нашем плане. Мы заранее условились – в случае провала не признаваться ни в чем ни под какими пытками.

Через пару часов меня повели на допрос. Офицер СС зло глядел на меня сквозь очки. Коверкая русские слова и мою фамилию, объявил сразу, что участь моя решена, только чистосердечное признание может «спасайт свой голова». Далее он пояснил, что мне надо ответить лишь на один вопрос: кто из немецких солдат согласился достать нам канистры с бензином?

Действительно, с несколькими солдатами охраны у нас налаживались отношения. Однако замысел сорвался из-за того, что внезапно была заменена вся охрана. С новым составом установить контакты не удалось.

Я отвечал, как условились на комитете, что «ничего не знаю, подозреваете меня и обвиняете напрасно». Эсэсовец выходил из себя, кричал, избивал кулаками, тыкал пистолетом в лицо и грозил пристрелить. Я повторял одно и то же: «Ничего не знаю!», «Первый раз слышу», «Обвиняете меня напрасно». Допросы продолжались каждые сутки по нескольку часов, в основном ночью. Счет дням был потерян. Баланда и кусок хлеба с опилками – вся еда. Я чувствовал, как худею и слабею, бока болели и немели от бетонного пола одиночки. Я крепился изо всех сил, старался не падать духом, проделывал кое-какие упражнения, старался больше держаться на ногах.

Однажды из камеры меня привели в просторный коридор, где уже стояли раздетые догола мои товарищи. Были они обросшие, избитые, едва узнаваемые. Кучку одежды перед каждым из нас опять тщательно обыскали люди в штатском. Потом нам приказа; ли одеться и погрузили в крытые автомашины, на которых привезли в город Инстенбург, на вокзал. В товарном вагоне нас доставили в польский город Лодзь, на окраине которого находился концлагерь. Здесь содержалось несколько тысяч военнопленных, в основном из частей ВВС и ПВО.

В лагере нас снова обыскали и отвели по баракам. Каждый из полутора десятков бараков был огорожен колючей проволокой. Территория лагеря в виде прямоугольника триста на двести метров была огорожена пятью рядами колючей проволоки. Между ними лежали проволочные валы-спирали. Ограда была под током и оборудована сигнальным устройством. За проволочным ограждением, метрах в двух, проходила бетонная стена. Между ней и проволочной оградой патрулировали часовые. По углам территории лагеря возвышались вышки с пулеметами, в ночное время лагерь освещался прожекторами.

Отсюда пленных на работы не выводили. Вид узников произвел на меня самое удручающее впечатление. Баланда и кусочек хлеба с опилками быстро превращали людей в доходяг. Из этого концлагеря не было совершено ни одного побега, хотя и были отчаянные попытки. На проволоку набрасывали одежду, всякое тряпье – надеялись быстрым броском преодолеть ограду и скрыться в ночной тьме. Смельчаки погибали под пулеметным огнем.

Оказавшийся в плену мировой рекордсмен-парашютист Козуля пытался организовать побег из барака путем подкопа. Было уже все готово, оставалось прорыть небольшой участок под стеной. Однако патрулировавший между стеной и проволокой часовой провалился в прорытый ход. Он поднял тревогу, сбежалась охрана. Всех узников этого барака вывели на плац лагеря, уложили на землю лицом вниз и под ударами плетей заставили ползти в другой конец лагеря. Это происходило на глазах остальных узников.

Большинство истязаемых не доползло, остальных выволокли за ворота. Затем к каждому бараку подвезли лопаты и заставили

узников выкопать под ними слой земли, чтоб были видны столбы, на которых стоят бараки. Каждый день приходили солдаты и острыми металлическими штырями протыкали землю возле бараков, их прозвали «золотоискателями». Ежедневно, в любую погоду, нас всех выстраивали на плацу для поверки. Проверяли по номерам, написанным масляной краской на груди и спине ниже букв «SU». Мне намалевали номер 7525.

На другой стороне плаца отдельно стоял такой же, как и остальные, барак. Туда отбирали ослабевших доходяг, потом их уводили за ворота, и они уже никогда не возвращались обратно.

Из наших заговорщиков мне встретилось несколько человек. Никто не знал, кто же нас предал. Грешили на генерала, но я категорически отвергал эту версию. Белишев находился в этом же лагере, но содержался отдельно. Здесь находилось много летчиков, пытавшихся бежать из других лагерей. На разных стадиях побега их постигла неудача.

Из нашего полка мне встретился Евгений Шулежко. Он также пытался бежать, но его поймали. Сильно били, отчего он болел, ослаб и уже не мечтал бежать. Однако он подбадривал меня, подарил драгоценную маленькую компасную стрелку. Ведь в случае удачного побега без нее не обойтись – идти по маршруту в пасмурные дни и ночи без компаса невозможно. Я был искренне благодарен Жене. Он подсказал, как лучше спрятать и сохранить стрелку. Я обменялся с одним из узников штанами. Это были французские цвета хаки с толстыми швами, особенно в ширинке, штаны. Туда я и затолкал стрелку.

С надеждой поглядывал я на этапный барак. Должны же немцы когда-нибудь и меня туда водворить! Оттуда за ворота – и на этап. Фортуна мне улыбнулась. Как-то в дождливый день на очередной поверке фашист ткнул палкой мне в грудь. В этапном бараке нас оказалось человек пятьдесят. Вид доходяги был у каждого, но я верил в свои силы. Под усиленным конвоем, с собаками, нас провели через город на вокзал, там погрузили в старые «телятники». Снаружи половина вагона, в которой размещались пленные, была обита вертикальными рядами колючей проволоки, внутри эта часть вагона была отделена сеткой из колючей проволоки. В середине сетки встроена деревянная дверь. За сеткой, в полуметре от нее, – дощатые двухэтажные нары. Над верхними нарами в стенах – по одному узкому люку, дверцы которого закрыты рычагами и забиты металлическими скобами. На нижних нарах разместились восемь пленных. На верхних – семь. Я находился вверху. В другую часть вагона, где дверь была отодвинута, зашли десять автоматчиков. Немцы расселись на обитых материалом топчанах. При задвинутой двери свет проникал в ту часть вагона, где расположились солдаты, через два открытых люка.