Леонид Механиков - Полёт:Воспоминания. Страница 25

Просто старшина исчез вместе с каптенармусом и больше у нас не появлялся. Передача имущества, как рассказывал дневальный, была произведена за один день, когда мы были на занятиях, а нам прислали настоящего старшину. 

Настоящий старшина...

Трудно командовать и, в то же время, быть настоящим в лётном коллективе. Лётная работа нелегка, порой опасна, требует от человека многого, начиная от физических данных, высоких теоретических знаний и умения их быстро и правильно применять в быстро меняющейся обстановке, причём критерием умения является не начальство, не документ об окончании, а жизнь. Естественно, такое может потянуть не каждый, все мы прошли и продолжали проходить постоянно жесточайший отбор. Вполне естественно, что для руководства таким коллективом требовалась и соответствующая личность. Ставить на старшинскую работу курсанта и выключать его из обучения - слишком дорого, да и отстанет он всё равно от быстро растущего уровня подготовки курсанта.

Для нас в то время вся армия подразделялась на лётчиков и пехоту. К пехоте относились все, кто не летал. Некоторое уважение ещё оставалось к списанным лётчикам, уважение, смешанное с жалостью, да ещё к преподавателям лётных дисциплин. Безусловное уважением и безоговорочным подчинением пользовались у нас инструктора: этот скажет стоять на голове - будешь стоять на голове.

Старшина наш был пехотой.

Мы удивлялись только одному: как случилось, что он не летал? Такие обязаны были летать. А он пришёл из морского десанта. Дважды был ранен, прошёл два последних года войны и жив остался. Ордена были у него, но об этом мы узнали не сразу: не очень он любил рассказывать о войне. Он не особенно влезал в наши дела - своих было нимало, не занимался подслушиванием, не поощрял наушничанья, - а что греха таить, в семье не без урода, - встречались иногда и такие (правда до выпуска не дошли, потому что, как правило, - это трусы, которые рано или поздно с лётной работы уходят). Мы к нему относились как к старшему брату. Но это потом, когда его проверили.

А проверка случилась просто. Мы попались в самоволке.

Был выходной. В увольнение всех отпускать было не положено: только определённый процент от личного состава. В городе шёл нашумевший фильм, в гарнизоне только и было разговоров, что о нём. В те времена телевизоров не было, кинотеатр занимал своё достойное место. В увольнение ходили по очереди, попасть в эту неделю в кино нам не светило. Посовещались мы вчетвером да решили всё-таки сгонять на этот фильм после завтрака, тем более, что все пошли в наш клуб смотреть какое-то древнее кино, да и патрули днём в городе не особенно свирепствуют. Гарнизон был огорожен по периметру колючей проволокой; выйти можно было только через знакомую нам дыру на аэродроме. В своё время мы её проделали и замаскировали.

Не успели мы отойти и сотни метров от той дыры, как навстречу - не кто иной, как наш старшина собственной персоной. Оказывается - не только  одни мы умные - он тоже знал о существовании этого прохода и чтобы не крутить вокруг до проходной - тоже пользовался этим нелегальным ходом по дороге из дому на работу и обратно.

Исчезнуть, убежать нам было уже невозможно.

Мы ошалело ждали приближения старшины, уже рассмотревшего и узнавшего своих курсантов.

Кажется, доигрались.

Самоволка - дело серьёзное, тут уже нарядами не обойдёшься. Старшина приближался, вот он уже совсем близко.

Вдруг Юрка Мельников присел на корточки: «Ребята, да вот же она!» Ничего не понимая, мы смотрели на его уткнутый в снег палец.

 «Что смотрите? Я говорю, вот она! Точка выравнивания!» Мы радостно загалдели, кто-то стал раскапывать снег каблуком сапога, другой кинулся за высохшей былинкой и стал водворять её в образовавшийся бугорок...

Для непосвящённых достаточно сказать, что точка выравнивания - это условное место перед посадочной полосой, выбираемое лётчиком при снижении самолёта на посадку (планировании), с таким расчётом, чтобы в случае придания самолёту посадочного положения (выравнивания) самолёт смог произвести посадку (приземлиться, вернее - коснуться колёсами полосы) в нужном её месте. Точка выравнивания - это воображаемая лётчиком точка, она постоянно может перемещаться в зависимости от действий лётчика и уж никак не может быть фиксированной.

Старшина подошёл. Мы не обращали на него внимания.

- Товарищи курсанты, что вы тут делаете, почему не в гарнизоне?

- Здравия желаем, товарищ старшина! Мы выполняем задание инструктора. Он ругался, что мы всё время теряем точку выравнивания, нам надо найти и запомнить её. Теперь вот мы её нашли, сейчас запомним и пойдём в казарму.

- Покажите ваши увольнительные записки!

- Так нет увольнительных! Мы же не в увольнении. Мы пошли искать по гарнизону, а нашли только вот здесь.

Старшина обвёл каждого недоверчивым взглядом. Чёрт её знает, эту авиацию, у них всё не так как у людей. Все нормальные отдыхают, кино смотрят, а эти в поле лазают, точку какую-то ищут... В казарму мы вернулись в сопровождении старшины, однако о том, что мы в выходной искали за гарнизоном точку выравнивания, не узнал никто.

Самоволки не получилось. Может он, о чём и догадывался...

После этого случая мы его зауважали. Другой поднял бы шум, стал бы показывать, какие мы трудные и как он чётко правит службу... 

Настоящий реактивный истребитель МиГ-15. Вот он - стоит на стоянке, скосив крылья, присев перед прыжком в стратосферу. Как стремительны его формы, какая мощь чувствуется в нём, какая скорость! Нет мотора, нет винта, нет перкаля - сплошной металл, покрытый ровным слоем лака. Толстый плекс фонаря и набитая до отказа приборами, тумблерами, рычагами кабина.

Я с дрожью в коленках тихо подошёл к нему и осторожно дотронулся до кончика крыла.

Крыло было холодное.

Самолёт был какой-то загадочный, чужой. Он как будто спрашивал: «Ну-ну, малыш, покажи кто ты такой! Хватит ли у тебя смелости выдержать мою скорость, хватит ли у тебя сил выдержать мою перегрузку, хватит ли у тебя здоровья вынести мою высоту? Сможешь ли ты совладать со мною? Посмотри какой я крепкий, быстрый, сильный, а ты - маленький, плюгавенький хлюпик - знаешь ли ты что я могу сделать с тобой? Теоретически я кое-что знал уже, но вот так наяву и так близко...

Мне стало страшно. Какая-то тоненькая струнка жалобно занудила: не справишься, не лезь, оставайся на поршневых, этот зверь сожрёт тебя. Конечно, я и вида не подавал что мне страшно, и даже лучшему другу, наверное, не признался бы в этом. Наверное, не у одного меня вызвала первая встреча такие ассоциации: ребятки притихли, количество шуточек резко уменьшилось, пару дней после того дня матчасти курсанты ходили какие-то пришибленные. Однако молодость берёт своё. Сначала пошли разговоры, потом - шутки, всё начинало становиться на свои места. И только ни разу и ни от кого я не услышал ни слова сомнения в своих силах - такое не говорилось. Единственным человеком, который после этой встречи испугался так, что решил уйти из авиации, был курсант ч. - довольно крепкий смугловатый с чёрными, как смоль, волосами и пронзительными, чёрными глазами парень из параллельной группы. Он, как и все, закончил аэроклуб где-то под Сталинградом, успешно прошёл первый курс училища и был выпущен на поршневом... А вот на реактивный у него сил не хватило. Признаться в страхе - это было просто невозможно. Курсант пару раз упал в строю во время движения и был списан врачами с лётной работы. Больше, до начала полётов на реактивных, никто не ушёл.