Герман Раушнинг - Говорит Гитлер. Зверь из бездны Страница 26

Никто не решался задать Гитлеру вопрос. "Я больше не хочу слышать об этих вещах, — сказал Гитлер. — Ваше дело — позаботиться о том, чтобы никто не собирал материалов по этим "делам". Я не хочу обременять себя подобными пустяками. А если какой-нибудь слюнтяй не переносит, когда рядом кто-то страдает — пусть записывается в сестры милосердия, а не в мою партию".

7. КОФЕ С ПИРОГАМИ

Остается ли Гитлер бесчувственным к чужим страданиям? Свойственны ли ему жестокость и мстительность? Я думаю, ответ на эти вопросы сегодня уже ни у кого не вызывает сомнения. Пару лет назад, такие вопросы возникали у каждого, кому доводилось слышать, какие странные вещи Гитлер говорит в узком кругу. Любой, даже самый простой разговор с ним свидетельствовал о том, что этот человек охвачен безграничной злобой. На кого он злился? Догадаться было невозможно. Все что угодно могло внезапно вызвать его ярость и злобу. Казалось, что ему просто необходимо все время что-нибудь ненавидеть. Но, вместе с тем, и переходы от негодования к сентиментальности или восхищению тоже были совершенно неожиданными.

В мае 1933 в Данциге состоялись повторные выборы. Здесь национал- социалисты имели больший успех, чем в Рейхе, где выборы принесли Гитлеру лишь сорок четыре процента голосов. "Великолепно, Форстер!" — телеграфировал Гитлер данцигскому гауляйтеру, когда тот доложил ему о своих пятидесяти процентах. В награду Гитлер пригласил несколько человек из Данцига к себе в рейхсканцелярию на кофе с пирогами.

Это был действительно кофе с пирогами "по-домашнему"; на стол подали пирог с корицей и большой кекс. Гитлер сам ухаживал за гостями. Он был весел, даже симпатичен. Пару часов назад он обрисовал нам с Форстером основные направления своей восточной политики. Он говорил, что нам следует отбросить всякую сентиментальность и отказаться от драматических эффектов. Национал-социалистам ни к чему "доказывать" свои патриотические чувства, как это делали партии Веймарской республики. В задачи нашей партии в Данциге не входят крикливые политические излияния в духе "Немецкой национальной". Мы достигли всего, что нам нужно, не устраивая представлений. Надо быть хитрее. Германский народ не сможет достигнуть всех своих целей за несколько дней или недель. Данцигские национал-социалисты должны избегать всего, что могло бы дать миру повод для недоверия. Есть только два пути — или фиглярничать, или заниматься делом, и тут уж отказаться ото всякой театральности. Сам он, по его словам, готов заключить любой договор, чтобы облегчить положение Германии. Он даже готов договориться с Польшей. И наша задача помочь ему в этом. Данцигский вопрос будем решать не мы, а Гитлер, и только в том случае, если Германия станет сильной и страшной. Чем тише и беззвучнее будет наша борьба за существование, тем лучше она будет соответствовать интересам Германии.

Не нам решать данцигский вопрос или проблему "Данцигского коридора". Этим вопросом займется Рейх. Но Данциг, со своей стороны, должен позаботиться о том, чтобы в течение будущего года устранить с пути Рейха все препятствия, какие только сможет.

То же самое Гитлер повторил затем в короткой речи к данцигским партийцам. После этого мы пили кофе с пирогами. Разговоры, которые он вел при этом, были менее официальными. Недавно он начал борьбу с независимой Австрией, объявив против нее тысячемарковое эмбарго. Он ввел это эмбарго вопреки желанию министерства иностранных дел. Было заметно, какое удовлетворение приносит ему борьба, которую он считал уже почти завершенной. В каждом его слове сквозила неприкрытая ненависть и издевка.

"Австрия запархатела. Вена уже не немецкий город. Там расселись славянские полукровки. Чистая немецкая кровь уже не в чести. Повсюду командуют попы и евреи. Пусть эти "венцели" убираются к черту!"

Все это перемежалось с настойчивыми приглашениями угощаться. Данцигские партийцы, сидевшие рядом с Гитлером, слушали его, ничего не понимая. Гитлер говорил, что он освободит здоровое ядро от гипсовой массы: "Рейх должен освежить Австрию. Этот Дольфус, эти платные писаки и хвастуны, глупые карлики, которые считают себя государственными деятелями и не видят, что пляшут на нитках в руках английских и французских кукловодов — они еще за все ответят. Я знаю, — продолжил он, выдержав паузу, — говорить о присоединении Австрии еще рано. Но почему они не проводят немецкой политики?" Он сказал, что позаботится о том, чтобы отправить к чертям всю эту мягкотелую сволочь.

"Будем откровенны. Австрии больше нет. То, что называется Австрией — всего лишь труп. Рейху предстоит вновь колонизировать Австрию. Самое время сделать это сейчас. Еще одно поколение — и эта земля навсегда будет потеряна для немцев. Эти люди уже не помнят, что значит быть немцем".

Он говорил о том, что задача воспитать немцев из австрийцев особенно ему близка. Он муштровал бы их до тех пор, пока в них не проявится немецкая сущность. "Вся их неряшливость и все их зубоскальство вышли бы из них вместе с потом. Хватит им дрыхнуть. И не надо думать, что речь пойдет о Габсбургах или прочей ерунде. Прежде всего нужно прогнать евреев. Это очень трудно. Но я это сделаю. И очень скоро Австрия станет национал-социалистической".

Гитлер дал понять, что он намеревается устроить в Австрии путч, и что соответствующие приготовления уже ведутся. Было ясно, что он был бы рад такому путчу, и что именно поэтому ему приятно сопротивление правительства Дольфуса. По энергичности его высказываний можно было понять, что ему не терпится затеять кровопролитие, заговор, как-нибудь отомстить австрийцам. Наверное, в этом страстном желании вторгнуться в Австрию воплотился давно взлелеянный, но так и не состоявшийся "поход на Берлин". От Гитлера веяло горячим, болезненным, обжигающим духом. Это были не слова, это была страстная импровизация, в какую в конце концов превращалась любая беседа с Гитлером. Длинный коридор на втором этаже рейхсканцелярии, где стоял наш стол, был освещен солнцем. Сам рейхсканцлер Германского Рейха угощал нас и говорил с нами. Снизу доносились команды смены эсэсовского караула.

"Я отдам этого Дольфуса под суд, — кричал Гитлер. — Он посмел мне перечить! Представьте себе, господа! Они еще встанут передо мной на колени. Но я хладнокровно прикажу казнить их как предателей".

Ненависть и жажда мести звучали в этих словах — мести за отверженную юность, за неоправдавшиеся надежды, за жизнь, полную нищеты и унижений. На некоторое время за столом воцарилось подавленное молчание.

Гитлер угощал своих гостей назойливо, как деревенская хозяйка. Юные эсэсовцы разносили полные тарелки пирогов и наливали кофе. Гитлер вспомнил о венских евреях. "Евреи — лучшая защита для Германии, — рассмеялся он. — Евреи — это залог, гарантирующий, что заграница не будет мешать Германии идти своим путем". Если демократы не прекратят бойкотировать Германию, Гитлер возместит весь ущерб, нанесенный бойкотом, конфисковав часть имущества германских евреев. "И тогда вы увидите, как быстро прекратится антигерманская пропаганда за границей. Это просто счастье, что у нас есть евреи". Все гости засмеялись. "Когда-нибудь еврейское имущество, конечно, иссякнет, — продолжал Гитлер. — Тогда, конечно, с них уже ничего не возьмешь. Но у меня в руках останется их жизнь — драгоценная еврейская жизнь". За столом снова засмеялись. "Штрайхср предложил во время войны гнать их перед нашими стрелковыми цепями. Они будут лучшей защитой для наших солдат. Я обдумаю это предложение", — "пошутил" Гитлер. "Шутка" вызвала за столом взрыв хохота. А Гитлер, возбужденный внезапной мыслью, принялся рассуждать о том, какие он примет меры, чтобы медленно, но неумолимо экспроприировать евреев и изгонять их из Германии. "Все, за что мы беремся, будет сделано. Никому не позволю обсуждать мои поступки".