Александр Музафаров - Семейные драмы российских монархов Страница 26

Сам же Иван III в 1472 году женился вторично на племяннице последнего басилевса Византии Софье Палеолог. От этого брака рождались сыновья, и первым из них был названный по деду Василий. Иван III должен был решить сложный династический вопрос: кто имеет больше прав на престол — старший внук или второй сын? Ситуация осложнялась тем, что Иван Молодой был в своё время очень популярен в русском обществе, а вот Софью Палеолог в России не любили. Пока государь ломал голову над этой проблемой, в окружении княжича Василия созрел заговор с целью возведения его на престол. В 1497 году заговор был раскрыт, заговорщики казнены, а Василий посажен на собственном дворе «за приставы». В 1498 году внук великого князя Дмитрий Иванович был торжественно объявлен наследником.

Но Иван III проявил подлинную мудрость и стал сразу решать судьбу сына-заговорщика, хотя имел все основания для расправы над ним. Вместо этого он стал постепенно и под чутким контролем привлекать Василия к государственной деятельности. А в 1502 году перерешил вопрос о наследстве — Дмитрий был посажен в темницу, а Василий — объявлен наследником и соправителем отца.

В 1505 году Василий взошёл на московский престол и вошёл в историю под именем великого князя Василия III. Он стал достойным продолжателем дела отца, строил города и водил полки, укрепил власть государей московских на Руси и расширил пределы отечества. И всё это стало возможным благодаря подлинной государственной мудрости его отца, не спешившего разбрасываться таким «ресурсом», как сыновья.

История не дала Алексею Петровичу занять трон, принадлежавший ему по праву, и мы так и не узнаем, каким монархом он мог бы стать. Можно лишь развеять одно заблуждение, прочно укоренившееся в популярной и даже научной литературе — что при Алексее все начинания его отца пошли бы прахом. Об этом пишет даже такой расположенный к царевичу историк как Николай Костомаров, который полагает, что оставив в живых сына, Пётр должен был бы «всю жизнь подвергаться опасности заговоров и восстаний и быть всегда уверенным, что после его смерти наступят смуты и потрясения, которые могут окончиться истреблением его детей, его сотрудников, разрушением того государственного здания, над созданием которого он трудился всю жизнь». Но так ли это? Выше мы уже показали, что окружение царевича составляли отнюдь не только пресловутые «чернецы да попы» или «никчёмные люди». Среди его ближайших сотрудников и сторонников мы видим весь цвет России начала XVIII века. Тех людей, которым, собственно, и его отец был обязан своими победами. Да, со слов Евфросиньи мы знаем, что царевич хотел «жить зиму в Москве, а лето в Ярославле. Петербург будет простым городом; кораблей держать не стану, войны ни с кем иметь не хочу». Отметим, даже в этом навете речь не идёт об отказе от выхода к морям или от Петербурга. Да, царевич не сделал бы град святого Петра своей столицей, но и уничтожать город он не собирался. Корабли? Можно ли поверить в намерение царевича отказаться от кораблестроения, когда мы знаем, что его ближайшим соратником был Александр Кикин. Человек, который и был подлинным создателем Петербургского адмиралтейства и русского Балтийского флота? Что до войн, то слова Алексея выражали волю его народа, который устал от бесконечно затянувшейся Северной войны (становившейся всё более похожей на печально известную Ливонскую войну Ивана Грозного), и от агрессивной политики Петра, любившего затевать авантюры вроде печально окончившегося Прутского похода. Страна ждала мира, и наследник понимал это.

Безусловно, Алексей отказался бы от наиболее радикальных реформ Петра вроде учреждения Синода и, скорее всего, восстановил бы патриаршество в Русской Церкви. Возможны и несколько другие такого рода уступки. Но изменить направление развития страны на модернизацию, направление, которое обозначилось ещё в правление Алексея Михайловича, которое последовательно реализовывали его дети, начиная от Фёдора и заканчивая Петром, Алексей бы попросту не смог.

Но он смог бы залечить те раны, которые умышленно или случайно оставил в душе русской державы его отец. Именно Алексей с его развитым религиозным чувством, с его чувством национального мог бы примирить традиционное развитие русского общества с модернизацией его отца. И может быть, тогда не пришлось бы «отцу русской истории» Н.М. Карамзину писать в начале XIX века следующие горькие слова:

«Теперь же, более ста лет находясь в школе иноземцев, без дерзости можем ли похвалиться своим гражданским достоинством? Некогда называли мы всех иных европейцев неверными, теперь называем братьями; спрашиваю: кому бы легче было покорить Россию — неверным или братьям? То есть кому бы она, по вероятности, долженствовала более противиться? При царе Михаиле или Феодоре вельможа российский, обязанный всем Отечеству, мог ли бы с весёлым сердцем навеки оставить его, чтобы в Париже, в Лондоне, Вене спокойно читать в газетах о наших государственных опасностях? Мы стали гражданами мира, но перестали быть, в некоторых случаях, гражданами России. Виною Пётр».

Впрочем, история не знает сослагательного наклонения. Повторим ещё раз — мы не знаем, каким монархом мог стать Алексей Петрович и как бы изменилась история нашей страны, взойди он на престол. Мы можем лишь отметить развилку, когда семейная драма увела страну с одной дороги на другую.

И что же, спросит читатель, автор хочет навеки заклеймить первого императора России как злодея-сыноубийцу, лишить его титула «Великий» и замазать страницы, повествующие о его правлении, в истории чёрной краской?

Конечно, нет. Царь Пётр Алексеевич сделал для России столь много, что прозвище «Великий», полученное им от современников, осталось за ним в истории по праву. Память о Полтавской виктории и строительстве флота, о завершении сложного и долгого процесса создания армии нового типа, который предшественники Петра на троне вели, да так и не довели до конца, о государе, который «сам ружьём солдатским правил, сам и пушки заряжал», а когда надо было, не гнушался и самой простой работой ради Отечества, о строителе города, которому суждено было на два столетия стать столицей державы, из нашей истории никуда не денется.

Но, помня о величии дел Петра и масштабе его личности, не надо забывать и о его ошибках, которые порой были не менее велики, чем достижения. И история царевича Алексея — наглядное тому подтверждение. В ней проявились и основные пороки личности царя-преобразователя: стремление уйти от личной ответственности за решение «неудобных вопросов», податливость чужому влиянию и способность ради личного пожертвовать интересами государственными (для монархии династические интересы являются государственными). И главное, Пётр на добрых сто лет разрушил идеал царской семьи, его вольная в этом отношении жизнь стала образцом для всех монархов XVIII века. Лишь правнук Павел Петрович попытается это исправить.