Сергей Михеенков - В донесениях не сообщалось... Страница 27

Мой третий стрелковый взвод получил боевую задачу: выйти на левый фланг первого и занять оборону.

Первый взвод занял готовую траншею на склоне невысокого кургана на свекловичном поле. Траншею до нас тут занимало небольшое подразделение, насколько мне помнится, 105-го стрелкового полка. Те, кого мы меняли, быстро покинули свои окопы и исчезли в темноте в тылу. Их было совсем немного, может, всего взвод. И мы тут же подумали: вот и от нашей роты, может, столько же останется через несколько дней, и тогда настанет время и нас менять.

Первому взводу, как всегда, везло. Готовая траншея — это не одиночные окопы в поле. Правда, дело было вовсе не в везении. С первым взводом всегда был командир роты.

Я разыскал командира первого взвода лейтенанта Галустяна, спросил, где его левый фланг. В ответ услышал довольно грубое: «Сам найдешь».

Замечу, что при формировании наших взводов ротный лучших солдат определял в первый взвод. В первый же взвод шло все лучшее: как правило, новое оружие, снаряжение и обмундирование. Иногда это касалось и продовольствия. Солдаты этого взвода держались особняком, сторонились нас. Чувствовали свою избранность.

Делать нечего, взял я несколько солдат и пошел определять позиции для своих отделений.

Когда мы шли от стога к кургану в свекловичном поле, немцы прекратили стрельбу. Видимо, услышали наше передвижение и старались понять, что же у нас происходит. Слушали. Мы прошли шагов двадцать. Нашли пустой пулеметный окоп. Видимо, эта позиция прикрывала левый фланг траншеи, контролировала разрыв между подразделениями. Остановились. Спрыгнули в окоп. Он был наполовину заметен рыхлым снегом. Прислушались. Противник по-прежнему молчал.

Я приказал очистить от снега пулеметный окоп. Двоих оставил здесь. С третьим пошел дальше. Прошли еще шагов двадцать. Присели, прислушались. И тут немцы начали постреливать одиночными. Видимо, стреляли на звуки, шорохи, голоса.

Солдату, бывшему со мной, я приказал вернуться по нашему следу к кургану и привести сюда первое отделение. Сам залег в сторону выстрелов и приготовил автомат.

Через несколько минут пришло первое отделение и расположилось фронтом на север. Начали отрывать окопы. Окапываться я приказал попарно: два солдата в один окоп. Такой окоп был немного шире одиночного. Этому меня научили бывальцы, старые солдаты, которые успели повоевать и под Минском, и на Волхове. В одиночных окопах солдата легко и бесшумно брала немецкая разведка. Особенно ночью. Я опасался за своих бойцов. Все устали и буквально валились с ног. А когда в одном окопе сидят двое, то они могут по очереди бодрствовать, слушать врага, следить за тем, что происходит на передовой. К тому же при артиллерийско-минометном налете поражаемость таких окопов, расположенных, как правило, в пятнадцати — шестнадцати шагах один от другого, была значительно меньшей.

Вскоре подошли второе и третье отделения, стали окапываться левее.

Мы были последними. Левее нас — уже никого. Конечно, это плохо. Фланг оставался оголенным. Первому взводу опять везло: с флангов их прикрывали мы и второй взвод.

Я ждал, что придет ротный. Обычно он обходил позиции. Всю ночь глаз не смыкал. Но он так и не пришел.

Я делал то, что предписывал боевой устав пехоты: отделения окапывались по фронту; окопы каждого отделения закрывали 50–60 метров фронта; каждый командир отделения окапывался вместе со своим помощником, а рядом с сержантами отрывали ячейки пулеметчики со своими вторыми номерами. В бою командиры отделений должны руководить огнем пулеметчиков. Фронт моего взвода, таким образом, составлял 120–150 метров.

Ночью немцы вели огонь из винтовок, редко и пассивно. Постреливали для острастки.

Мои солдаты отрыли окопы. Залегли на отдых. Счастье наше, что земля оказалась не промерзшей, поддавалась легко.

Снег все шел и шел.

Днища окопов солдаты застелили соломой. Сверху закрылись плащ-палатками. Вот тебе и солдатский блиндаж.

Утром, чуть рассвело, я выглянул из блиндажа и не увидел позиций своего взвода — ночной снег надежно замаскировал всю линию окопов. Она абсолютно не просматривалась. Немцы, видимо, так ничего толком и не поняли, что произошло перед их обороной ночью.

Они занимали траншею в 200–250 метрах перед нами по фронту. Траншею я увидел сразу. А вот где их боевое охранение?

На рассвете снег стал редеть и вскоре почти совсем прекратился. Сразу прояснилось. И в это время прямо напротив нашего пулеметного окопа шагах в восьмидесяти я заметил над бруствером две немецкие каски. Это и было их боевое охранение. Я взял ручной пулемет. Пулеметчик спал. Была моя очередь бодрствовать. Затворная рама РПД была покрыта коркой льда. Это было конечно же оплошностью с моей стороны: надо было приказать солдатам и сержантам осмотреть и почистить оружие, приготовить его к бою, как бы они ни устали и ни продрогли на марше. Значит, подумал я, и другие два пулемета в таком же состоянии. Если немцы вздумают атаковать, с такой подготовкой к бою нам не удержаться, тем более с оголенным флангом.

Немцы наблюдали за нами в бинокль и, должно быть, увидели, что я прилаживаю на бруствере пулемет. Послышался хлопок. И тут же оттуда прилетела граната. Выпущена она была из винтовочного гранатомета. Немец выстрелил очень точно. Возможно, пулеметный окоп, который мы заняли ночью, был пристрелян ими еще накануне. Граната описала траекторию, упала прямо на спину пулеметчику и разорвалась. Тот упал на дно окопа, застонал. «Займись раненым», — приказал я второму номеру, а сам взял у связного Петра Марковича винтовку, зарядил бронебойно-зажигательным, выставил прицел и подвел мушку под одну из касок. Я боялся вот чего: удачно выпустив первую гранату, они, чего доброго, всех нас забросают гранатами. Немец, пустивший гранату, привстал над бруствером. Ему, видимо, хотелось точно узнать, попал ли он. Я плавно нажал на спуск. И увидел вспышку прямо на каске. Немец рухнул в снег. К нему бросился его товарищ. Я отчетливо видел его каску и плечо. И снова выстрелил. Вспышка — в плече. И второй немец исчез в снегу. Я опустился в окоп и достал свой перевязочный пакет.

Офицерские индивидуальные медицинские пакеты были побольше солдатских. И бинта в них побольше, и марлевый тампон понадежнее.

Я перевернул раненого. Граната разворотила всю его левую лопатку. Я с ужасом увидел, как в глубине раны трепещут легкие. Края раны были обожжены, обметаны копотью. Я наложил на рану тампон, протолкнул его пальцем поглубже, закрыл, таким образом, легкое. Сделал ножом надрезы на шинели и перевязал солдата. Израсходовал и его перевязочный пакет, и свой. Рана была большая. Прибежали солдаты из соседнего окопа, положили раненого на плащ-палатку, потащили в тыл. Там, возле скирды, стояла санитарная подвода. Я приказал солдатам, чтобы торопились.