Дмитрий Бобров - Записки военнопленного Страница 27

Медведь продолжает вести активную деловую жизнь. Подогу он беседует с оперативником, прогуливается по галереям, навещает корешей и бывает, возвращается изрядно навеселе. Иногда и к нам приходят его приятели и тогда приготовляются особенные кушанья, а на столе появляется бутылка со спиртным. Инспектора уважительно здороваются с Медведем за руку, заискивающе улыбаются, откликаясь на любые просьбы; он тоже дружески улыбается им, незаметно вручая денежные купюры, и внешняя идиллия отношений камуфлирует своекорыстные интересы, диктующие необходимость взаимного притворства. Алчные сотрудники жаждут денег и не скрывают довольства получая их; основой отношений с поголовно коррумпированными мусорами служат не личные симпатии-антипатии, а одни только денежные знаки. — Подчинивший весь мир золотой телец властвует и в пенитенциарных учреждениях.

23 мая наступил мой день рождения — первый в тюрьме. Мне исполнилось 25 лет. Некогда я собирался отметить двадцатипятилетие с большим размахом — прожитые четверть века представлялись огромным временем, их истечение — значительным событием. Теперь я сижу в тюрьме и вовсе не помышляю о грандиозных празднованиях. Я даже никому не рассказал про день рождения (история, повторяемая впоследствии неоднократно) и провёл его, вспоминая, как я пришёл к противостоянию с системой.

1991. Мне двенадцать лет и летом я отдыхаю на даче с отцом. Вечера мы коротаем, прослушивая старенький радиоприёмник «Соната». Развлекательных ФМ-радиостанций тогда ещё не существует — можно настроиться на волну «Маяка» и русских редакций зарубежных вещательных каналов. 19, 20, 21 августа — единственные дни 1991 года, о которых моя память хранит незабывающиеся воспоминания. Мы напряжённо слушали радио «Свобода» узнавая о непостижимых, ни для меня — двенадцатилетнего мальчика, ни для отца — взрослого сорокалетнего мужчины, событиях. В стране произошёл государственный переворот — загадочное, невероятное происшествие. По московским улицам ехали танковые колонны, а перевозбуждённые корреспонденты «Свободы» с пеной у рта клеймили путчистов намеревающихся аннулировать достижения перестройки. Уже тогда я осознавал некую неправильность ситуации — государственный переворот совершался людьми, стоящими на вершине государственной власти. Председатель КГБ, министр обороны, председатель Верховного Совета Народных Депутатов и другие члены Государственного Комитета Чрезвычайного Положения — заслуженные, всем известные, пожилые люди плохо воспринимались в роли заговорщиков-путчистов. Они быстро проиграли, не решились на кровопролитие и были арестованы. Демократические силы одержали победу — СССР был расчленен и обрушен в бездну безработицы, насилия и нищеты. Я же несмотря ни на что до сих пор думаю о неудавшемся путче с тонким оттенком грусти и сожаления. История не терпит сослагательного наклонения и тщетно переживать о несбывшемся, но я не могу не думать о том, что повернись тогда колесо истории в другую сторону и мы не узнали бы трагическое значение таких слов как Будённовск, Норд-Ост, Беслан, никогда бы не услышали о взрывах на Каширском шоссе и проспекте Гурьянова, сотни тысяч детей России никогда бы не стали беспризорниками, а Севастополь не оказался бы городом на территории иностранного государства…

1992. Новый интерес к политическим сферам вызвало закрытие телепрограммы «600 секунд» — детища талантливого журналиста Александра Невзорова памятного всеми хотя бы по фильму «Чистилище». «600 секунд» была яркой, сверхпопулярной передачей заметно выделявшейся из ряда программ блеклого постсоветского телевидения. Каждая ленинградская семья на десять минут замирала вечером у экрана в предвкушении очередной порции будоражащих кровь новостей — летописных зарисовок *** картин смутного времени. Невзоров делал упор на освещении негативных сторон жизни, создавал шокирующие репортажи о повсеместной коррупции и безответственности чиновников, разгуле преступности, случаях предательства правящей верхушкой национальных интересов страны и задетые за живое власти запретили выход передачи. «600 секунд» закрыла тогдашняя руководительница питерского телецентра Бэла Куркова действующая с подачи мэра Собчака[1] и Невзоров призвал сторонников выразить протест. Горожане оказали опальному тележурналисту серьёзную поддержку: больше месяца на Чапыгина, 6 бурлила возмущённая толпа, иногда достигающая двух-трёх тысяч человек. Однажды и я приехал поучаствовать в манифестации, отчасти одобряя гражданскую позицию Невзорова, отчасти из простого любопытства. На митинге раздавались разные листовки, распространялись оппозиционные газетёнки любого направления — коммунистические, националистические, троцкистские, анархистские и т. д. издания, пестрели всевозможных расцветок флаги. Я взял кое-что почитать и не пожалел о приезде туда. Мной овладело стремление влекущее к эпицентрам общественных событий. Я стал посещать оппозиционные митинги, читал политическую литературу и видел как броуновское движение идей, закручивая людей стремительным водоворотом, заполняет советский вакуум. На Чапыгина, 6 я впервые почувствовал мощь коллективного эмоционального поля многих людей объединённых одним настроением, идеей, протестом. В прошлом, недовольство вышедших на улицу масс вело к бунтам и революциям, сегодня эмоциональный заряд толпы бывает, разряжается с помощью дубинок ОМОНа. Но в 1992 году об ОМОНе ещё и не слышали, — это скоро предстояло познать, — и люди были настроены довольно миролюбиво. Чуть позже у них больше не останется ни одной не посрамлённой надежды, ни одной не осквернённой мечты и доминирующим чувством протестующих масс станет отчаяние-ненависть-агрессия…

В 1993 году страна увидела истинное лицо «демократической» власти. 1 мая московская милиция разогнала мирный митинг. Стариков-ветеранов, женщин били палками по головам, добивали ногами. Исполнительная и законодательная ветви власти объявили друг другу войну. Два года назад бывший символом демократического сопротивления парламент теперь шельмовался гнездом красно-коричневых, и по телевидению можно было услышать призыв «Раздавить проклятую гадину!» — т. е. собрание народом избранных депутатов. Указом № 1400 президент Ельцин распустил Верховный Совет — Верховный Совет не подчинился. К восставшим депутатам примкнул вице-президент Руцкой, им оказали поддержку оппозиционные партии и законодательные собрания по всей стране. Произошёл очередной государственный переворот с точки зрения права совершённый Ельциным. Конституционный Суд признал указ № 1400 нарушающим основной закон, но Ельцин, как и все демократы той поры, действовал большевистскими методами, не признавая иного закона кроме власти насилия. Ранним утром 4 октября расстрелянный из танков, почерневший от копоти пожара «Белый дом» был взят штурмом правительственными войсками с большими потерями среди защитников. Всё их вооружение состояло из сотни автоматов хранившихся в здании с августа 1991 года. Маленький склад оружия был создан демократами на случай угрозы нового путча. Круг замкнулся — Руцкого, Хасбулатова и др. арестовали и заключили в «Матросскую Тишину» — тюрьму, где ещё сидели члены ГКЧП… Я в то время был участником ультрарадикальной молодёжной организации выступившей за парламент. У Мариинского дворца гудел бессрочный митинг, а недалеко — на одной из маленьких улочек ведущих к Невскому проспекту, в помещении штаба гражданской обороны собирались участники питерских военизированных групп ставших на сторону Верховного Совета. Именно там, на дежурстве застала меня роковая ночь с 3 на 4 октября. Отряд спецназа захватил нас врасплох и держал под дулами автоматов до десяти утра, когда московский разгром положивший кровавый конец конституционному кризису не стал очевиден. Мне не удалось поучаствовать в значительных событиях краткой гражданской войны — в обороне Дома Советов, неудачной атаке Останкинского телецентра или захвате московской мэрии, я был совсем юн и мало понимал, и всё же память неуклонно возвращается к тем дням — мятежный дух 93-го года стал моим духом…