Неприкаянная. Исповедь внебрачной дочери Ингмара Бергмана - Лин Ульман Страница 28

class="p1">Рядом с одним из кресел покачивается на трех тонких светло-коричневых ножках бабушкин сундучок с шитьем. В сундучке бабушка хранит двадцать три наперстка, а если вытащить верхний ярус, тот, что состоит из множества ячеек с катушками, иглами и кнопками, то открывается нижний ярус, куда складываются клубки пряжи, вязальные спицы и крючки. В столовой мебель темная и блестящая, и когда мы едим, бабушка просит меня разложить на столе подставки тех же цветов, что и кресла. Я зажигаю белые свечки, приношу зеленые тарелки, светло-зеленые тканевые салфетки и тяжелые столовые приборы. В спальне стоит небольшая двуспальная кровать, накрытая лоскутным одеялом собственного изготовления. На первое причастие бабушка мне тоже подарит такое лоскутное одеяло. Бабушка говорит, что на изготовление самых красивых лоскутных одеял уходит много лет. Каждый вечер перед сном она складывает одеяло и убирает его в ящик под книжным шкафом. Ей хочется, чтобы я спала вместе с ней, как в детстве, но мне больше нравится спать на раскладушке. Бабушка хочет, чтобы я лежала у нее на руке, но мне этого уже не хочется. Рука у нее худая и костлявая, и лежать на ней больно, а на простыне иногда появляются какие-то пятна. На стене над кроватью висит рисунок – я нарисовала его много лет назад. На нем изображена девочка, которая стоит под деревом. Внизу толстыми серо-черными буквами написано: БАБУШКА И ДЕРЕВО. Вдоль длинной стены тянутся полки с книгами, а на самой широкой полке притулился небольшой проигрыватель.

Когда у бабушки гости, я лежу на кровати и читаю или слушаю пластинки – тихо, чтобы в гостиной никто не слышал. Иногда кто-нибудь из бабушкиных подружек открывает дверь и заглядывает внутрь. В ванную можно пройти только через спальню. У одной подружки большие очки и пухлые напомаженные губы. Она так тихо крадется мимо кровати, будто хочет сказать: «Не обращай на меня внимания, я пробегусь тихо, как мышка, смотри, я тебе не мешаю, я почти невидимка». Она машет мне рукой, и я машу в ответ. Другая подружка высокая, худая и седовласая, похожая на березу. Голос у нее низкий, и я даже через стенку его узнаю. Бабушка говорит, что эта подружка злоупотребляет сигаретами и жизнь у нее была непростая. Когда она идет через спальню в ванную, она останавливается и смотрит сперва в пол, а потом на меня. Я откладываю в сторону книгу и вжимаю голову в плечи. Скрестив на груди руки, она спрашивает, в каком я классе и нравится ли мне в школе. Я отвечаю, что в четвертом и что да, в школе мне нравится. Третья подружка, куклообразная старушка с высокой прической, в красивых выглаженных платьях и окутанная ароматом мыла, непременно подсаживается ко мне и гладит меня по голове. Она ничего не говорит, и я тоже. Сидит она долго, и я уже боюсь – а вдруг она забыла, что собиралась в туалет.

Одна я жить не могу, и когда мама в отъезде, то или я живу у бабушки, или бабушка переезжает к нам. Если у бабушки нет времени («У бабушки нет времени! – кричит мама и встряхивает головой, – у бабушки нет времени! Бабушка вообще знает, что такое время? Знает, что значит – нет времени?»), то я остаюсь в нашей с мамой квартире с няней. Мама называет их нянями, хотя я давно уже не младенец. Мне десять лет, и я пошла в четвертый класс. Когда приезжает новая няня, прежняя уступает ей место и съезжает.

Фру Берг играет на пианино, и вкусно готовит, и ходит в просторной одежде, и плачет, потому что ей кажется, что как няня она никуда не годится.

– Мне просто хочется, чтобы тебе было весело и хорошо.

Шмыгая, она садится на табуретку. На столе – нетронутая чашка чая. Я стою перед фру Берг, похлопываю ее по руке и говорю, что у меня все хорошо.

– Но я-то знаю, – всхлипывает она, – знаю, что ты тоскуешь по маме, что тебе хочется, чтобы она сейчас была с тобой.

По маме я не тоскую, но этого не говорю.

Она сморкается и смотрит на меня мокрыми от слез глазами.

– А меня ты тоже любишь?

Она прижимает меня к себе. Изо рта у нее неприятно пахнет – капустой. Интересно, можно как-то не дышать, но при этом нос не зажимать? Единственный вариант – это задержать дыхание.

– Да, вас я тоже люблю.

Я говорю это так, чтобы она поняла: я вру. Ей же хочется услышать слова, хоть она и знает, что это неправда.

Я рисую карты, черчу таблички и составляю списки. Я худенькая и светловолосая, занимаюсь балетом и улыбаюсь, и мне больше не хочется видеть всех этих нянь, я хочу, чтобы няни заболели и умерли или чтобы им предложили работу еще где-нибудь, например в Австралии, потому что дальше просто некуда. Я хочу, чтобы мама вернулась домой, прижала меня к себе и больше никогда не уезжала.

На место фру Берг заступала новая фру Берг. Она старше и толще, чем предыдущая фру Берг. Похожая на более грубую бумагу. На подбородке у нее растут волоски, которые она все выдергивает пинцетом. Ее руки дрожат. Пинцет хранится в ванной, в стакане с ее зубной щеткой. Ей известно, что это я краду пинцет, однако каждый раз, когда пинцеты исчезают, она покупает новый. Чего мне не понять, так это почему она снова и снова кладет его в стакан с зубной щеткой, ведь она знает, что я его оттуда вытащу. Руки у нее дрожат, но она не хочет, чтобы я это видела, и поэтому всегда кладет одну руку поверх другой. По вечерам мы играем в карты, и она поддается.

Если хочешь поиздеваться над няней, надо нащупать ее слабости. Фру Берг питает слабость к Хорсту Тапперту. Вечером по пятницам она садится на зеленый диван со стаканчиком шерри и горсткой арахиса, и все ее тело будто обретает покой. Когда она подносит стакан с шерри к губам, рука ее ни разу не дрогнет. Три пятницы подряд я пробираюсь в гостиную и выдергиваю вилку из розетки. Я дожидаюсь, когда на экране появляется инспектор Деррик. Жду еще немного, пока инспектор Деррик не повернется к фру Берг и не посмотрит на нее своими огромными печальными глазами. В этих глазах прячутся все тревоги мира. И в тот момент, когда фру Берг подносит стаканчик шерри к губам, как раз когда по ее телу разливается умиротворение, экран телевизора чернеет и