Неприкаянная. Исповедь внебрачной дочери Ингмара Бергмана - Лин Ульман Страница 29

фру Берг остается одна в темной гостиной. Как оживить телевизор, она понятия не имеет. Она знает, что это моих рук дело, но что именно я сделала, не знает. Спустя месяц она пишет маме письмо и отказывается от этой работы. Она желает закончить работу и покинуть этот дом немедленно. «Девочка определенно не в своем уме», – написала она. И добавила, что, будучи матерью, мама должна меньше думать о себе, прекратить колесить по городам и весям, заботясь лишь о карьере, и заняться дочерью, «пока корабль еще не утонул».

Когда мама дома, огромная квартира на улице Эрлинга Шалгссона остается в полном нашем распоряжении. По утрам мама долго спит, а на ужин жарит яичницу. Яичница – это вроде как и не ужин, поэтому ужинать с мамой похоже на праздник. Мы с мамой – отступники, нарушители правил ужина и любви. По ночам я сплю в маминой кровати. Мы едим, когда захотим. Не строго в четыре или в пять, а когда вздумается. Иногда мама готовит ароматное блюдо, за основу которого берутся консервированные спагетти а-ля Капри. Это мамино блюдо состоит из томатного соуса, сосисок, фрикаделек, чуточки сладкого перца, пряной соли и сахара. Если ни яиц, ни банки спагетти а-ля Капри у нас нет, мы ловим такси и едем в китайский ресторан на Бишлетт. Мне нравится, как хрустят на зубах ростки бамбука и китайский водяной орех. К еде мне подают газировку «Соло», а на десерт – мороженое. Три шарика: ваниль, клубника и шоколад на овальной тарелочке, украшенной зонтиками и печеньем. Печенье лучше сберечь на потом и съесть напоследок, тщательно высасывая из него сладость.

Время от времени в ресторан с нами ходит бабушка. Ради таких случаев бабушка наряжается. Платье и туфли на высоких каблуках. Мама же надевает длинный балахон и нетерпеливо требует еду. Мама голодная. Ей хочется бокал вина. И еще один. Нервы просто на пределе. У нее ни единого нерва не осталось, чтобы привести все остальные нервы в порядок. И все люди вокруг – им лишь бы ее подергать. Я бы хотела заглянуть внутрь маминой головы. К нам подходит официантка принять заказ, она всегда одна и та же. Мама расплывается в улыбке и спрашивает, как у официантки с мужем. «Лучше? Опять вернулся домой? Чудесно! Нелегко тащить на себе все в одиночку! Привет ему от нас!» На этот разговор мама тратит последние нервы. Когда официантка уходит, бабушка говорит, что сорок два раза ездила в Америку и что ее там все знают.

– В Америке? – спрашивает мама.

– В смысле?.. – растерянно переспрашивает бабушка.

– Ты сказала, что тебя там все знают, – говорит мама. – Ты про Америку?

– Да, меня многие знают, – соглашается бабушка. – Ты что же, забыла, что я сорок два раза там была?

– Многие или все? – уточняет мама.

– Ты о чем это?

– В Америке тебя знают многие или все?

– Вот что я тебе скажу, – бабушка смотрит на меня с выражением, которое сама наверняка считает шутливым. На маму она демонстративно не обращает внимания, – вот что скажу: когда я несколько лет назад приземлилась в аэропорту Кеннеди, пограничник на паспортном контроле меня узнал. Знаешь, что он сказал?

Я покачала головой и обеспокоенно посмотрела на маму.

– Он сказал, – бабушка наклонилась вперед, – он сказал: надо же, да это же Ульман к нам опять пожаловала! Рады видеть вас в Нью-Йорке!

Мама смотрит в окно.

– Вечно ты преувеличиваешь, – тихо бормочет она.

– Ничего я не преувеличиваю, – возражает бабушка.

– Преувеличиваешь, – говорит мама. – Как же мне это осточертело.

Ласкательных имен у меня много. Папа называет меня Маленьким Китайцем, потому что я вежливая и мило улыбаюсь. Сомневаюсь, что папа вообще хоть что-то знает о Китае, кроме того, о чем пишут в газетах, он никогда не пробовал китайскую еду и у него болит желудок от любых блюд, в которых содержатся фрукты, овощи, чеснок, специи и соусы, если эти блюда приготовила не Ингрид. Сейчас 1977 год, мне одиннадцать. Все, что папа знает о Китае, он знает благодаря китайским стихотворениям. «Хорошему дождю известно, когда пролиться». По-моему, папа зовет меня Маленьким Китайцем, потому что ему кажется, будто китаянки улыбаются и скрывают чувства, и я тоже все это умею, когда хочу. В плане воспитания бабушка меня много чему научила. Например:

В трамвае следует уступать место старшим.

При встрече и прощании следует вежливо приседать и говорить «Добрый день!» и «Прощайте!».

Во время трапезы следует благодарить за еду и все доедать.

Говорить следует правильно, каждый день надо умываться, мыть уши, шею и руки, а еще ухаживать за ногтями, класть нож с правой стороны от тарелки, а вилку – с левой, к взрослым обращаться на «вы» («Когда это мы пили на брудершафт, что вы изволите мне тыкать?»).

На эскалаторе стоять правильно справа, а проходить слева.

В театре или кино, когда пробираешься к своему месту, надо повернуться лицом к тем, кто уже сидит на этом ряду («Никому не хочется, чтобы в лицо ему тыкали задницу!»).

Нельзя без особой надобности проявлять чувства, и всегда следует быть вежливым.

Папа не любит путешествовать, однако он уехал в Германию и поселился в Мюнхене. Он взял с собой Ингрид и навсегда переехал из Швеции. Мама объясняет, что ехать ему не хотелось, но пришлось. И добавляет – ничего плохого он не сделал.

– Твой отец платил налоги, как и все остальные. Не обращай внимания на то, что пишут в газетах.

– А что пишут в газетах?

– Пишут, что твой отец мухлевал с налогами, но это неправда.

– Ты точно знаешь?

Мама глубоко вздыхает и смотрит в потолок. Три нерва, два нерва, один нерв, чтобы ответить на вопрос.

– Естественно.

Узнай мама, что папа называет меня Маленьким Китайцем, она наверняка не согласилась бы. Она вовсе не считает меня доброй, вежливой и способной скрывать чувства. Мама называет меня Малышкой. Мама не знает про уменьшительные имена, которыми называет меня папа, и наоборот. Вообще-то мне все равно, что папа переехал в Германию. Когда он не в Хаммарсе, я не особо думаю, где он. Когда мама в отъезде, я по ней непрестанно скучаю. Скучаю с того самого момента, когда она скрывается за дверью, и до той секунды, когда вновь появляется на пороге. Я тоскую по ней так сильно, что мне словно нужно еще одно тело: одно тело для меня и одно – для тоски.

Когда мне было два года и меня должны были крестить, отец написал в письме: «Я