Владимир Рынкевич - Шкуро: Под знаком волка Страница 28

— Кто повесил? — спросил Шкуро.

Встречающие даже не поняли вопрос.

— Кого? — почти испуганно переспросил Васильев.

Шкуро сам почувствовал нелепость вопроса, и это его еще больше расстроило и разозлило.

— Кого, чего! Флаг кто повесил?

— Так это же российский. Мы идем к Добровольческой армии, — растерянно объяснялся Васильев. — Если от них кто-то приедет… А у нас вот флаг…

— Пусть, — махнул рукой полковник. — О Петрове доложите отдельно. Этот дом под штаб заняли? Вот здесь в моей комнате поговорим.

Легко, по-молодецки, спрыгнул с коня — энергичное движение его успокаивало, и он сказал миролюбиво:

— Вы, подъесаул, расскажите командирам, как размещаться, а я пока с Козловым поговорю. Перваков, и ты со мной. Ну, Наум, рассказывай.

Козлов объяснил, что в доме размещался сельсовет, власти бежали, и для полковника приготовлен кабинет. Все как надо: стол — для начальника, скамейки по стенам — для подчиненных. Шкуро сел за стол и приказал Козлову доложить о комиссаре.

— Там у них с черного хода арестантская, туда и посадили этого Петрова. Вот его документы. Грузовик с пулеметами — во дворе тоже под охраной. Ящики в соседней комнате под замком. Охрана — два казака.

— Открывали?

— Что вы, Андрей Григорьевич! Без вас мы себе не позволяем. А вот комиссара сопровождали красноармейцы, так Мельников их порубил. Пять человек. Подъесаул его было останавливал, держал, но тот такой. забурунный…

Шкуро махнул рукой — это, мол, неважно.

— Пойдем втроем посмотрим, пока Васильев не пришел. Ключ у тебя?

— Конечно.

Подошли к караульным. Те отдали честь полковнику.

Он приказал казакам никого не пускать в помещение и подошел к заветным ящикам.

— Доставай, Наум, кинжал. Ковырнем комиссарские сокровища.

В одном ящике оказались пачки денег. Царские, керенки, золотые рубли в мешочках. В другом — золотые вещи: кольца, серьги, браслеты…

— Деньги все войску, — сказал Шкуро. — Отсюда самое ценное в спецзапас. Вот этот браслетик, И эта штучка хорошо потянет. Разбирайтесь здесь, а я Петрова посмотрю.

В доме появились Васильев, Слащов, другие офицеры. Полковник взял с собой на допрос Петрова, начальника штаба и главных командиров Солоцкого и Калядина. Прошли к арестантской, часовые открыли дверь. На нарах сидел человек в гимнастерке без пояса, с растрепанными светлыми волосами. Вскочив, он взглянул в глаза полковнику. У самого глаза огромные, как у лошади, а от них будто исходил ледяной туман. Этот холод проник в душу полковнику, и вновь непонятная тяжесть сдавила сердце.

— Ну что, Петров? — спросил пленного чуть ли не сочувственно. — Из офицеров в комиссары? Россию немцам продавать? Против народной власти?

— Простите, господин полковник. Я казак из Николаевской. Случайно в красных оказался. Думал — они да народ…

— Простить тебя? — изобразил удивление Шкуро. — Как это мы можем тебя простить? Господа офицеры, он предал свой народ, а мы будем его прощать? Имеем мы такое право?

,— Судить надо, — сказал Солоцкий. — Семь офицеров имеют право судить бывшего офицера с вынесением смертного приговора.

— Простите, господа офицеры, жизненную ошибку… Я заслужу. Я был офицером и теперь готов служить у вас рядовым. У меня фронтовой опыт.

— Нам твой фронтовой опыт не нужен, — сказал Солоцкий. — Сами всю германскую прошли.

Шкуро холодно покосился на него — полковнику не нравилось, что Солоцкий постоянно пытается показать, что будто бы ровня ему, народному герою. Потребовал от пленного:

— Говори все, что знаешь о красных войсках. Ты ж комиссар — много должен знать?

— Все скажу. Только…

— Только говори. Кто сейчас командующий в Екатеринодаре? Калнин?

— Так точно. Калнин. После снятия Автономова его сразу назначили.

— За что сняли Автономова, знаешь?

— Так точно: знаю. Его сняли за невыполнение приказов правительства Кубанской республики.

— А говорили, что за измену…

— Это не подтвердилось. Его вызвали в Москву, и там он получил назначение в Царицын. Пока не сообщали, какое назначение.

— А Сорокин? На месте?

— Так точно. Командует боевым участком. Защищает Екатеринодар.

— А Калнин? Где он?

— Не знаю. Когда Деникин брал Тихорецкую, Калнин с позором бежал. Его начальник штаба не успел и застрелил жену и сам застрелился.

— А Сорокин, значит, командует, и снимать его не собираются?

— Так точно.

Полковник задумался. Петров вновь робко взмолился:

— Простите меня, господа офицера. Я буду помогать вам.

— А ты прощал? — возмутился Калядин. — В ночь на двенадцатое сколько офицеров расстрелял?

— Я не участвовал. Я дежурил в Совете.

— Сам не стрелял — другим приказывал, — сказал Солоцкий. — Bce Военно-полевой офицерский суд.

— Яков Александрович, назначаю вас председателем суда, — сказал Шкуро с неожиданным для присутствующих удовлетворением в голосе: будто нашел весьма удачное решение сложной задачи, Выберите сами офицеров членов суда.

— Обязательно включите Гензеля, — категорически настоял Солоцкий. — Его расстреливали в ту ночь.

Вопреки советам назойливого подъесаула включать Гензеля не следовало бы, но у полковника поднялось настроение:

— Пускай заседает. Отомстит за своих.

С офицерами Шкуро попрощался дружески, с улыбкой посоветовал дать хороший отдых казакам и многозначительно добавил:

— Пускай силы набирают — на днях пойдем на Ставрополь.

Солоцкий, направившийся было к дверям, остановился, удивленно взглянул на командира — не шутит ли? Нет, тот говорил вполне серьезно.

Вечером Шкуро сидел один и под звуки дождя, зловеще-монотонно бьющего по крыше, рассматривал карту — выбирал путь на Тихорецкую, к Деникину. Здесь же, через несколько комнат, заседал трибунал, и полковник представлял, как будут под дождем расстреливать комиссара Петрова. Не проходило беспричинное раздражение, и мучительно хотелось напиться со своими кубанцами, но нельзя — донесут командующему Добровольческой армией, и не будет тебе ни генерала, ничего. Тот же Слащов донесет. Или Солоцкий. Очень уж он для казака аккуратненький; лошадь напоказ, перчатки…

В дверь постучали, часовой сунул голову, доложил, чего пришел господин полковник Слащов. Тот принес напечатанный на машинке приговор офицерского суда. Шкуро прочитал одно слово: «к повешению».

— Утверждайте, Андрей Григорьевич.

— Все члены суда были согласны?

— Все.

— Что говорили?

— Солоцкий доказывал, что надо уничтожать всех, зараженных большевизмом, иначе Россия погибнет. Гензель — о расстрелах офицеров в Ставрополе, о том, как самого к стенке ставили. Калядин — о народных деньгах, которые Петров пытался передать московским большевикам. Некоторые молчали, но с приговором согласились все: повесить.