Владимир Рынкевич - Шкуро: Под знаком волка Страница 29

— Утверждайте, Андрей Григорьевич.

— Все члены суда были согласны?

— Все.

— Что говорили?

— Солоцкий доказывал, что надо уничтожать всех, зараженных большевизмом, иначе Россия погибнет. Гензель — о расстрелах офицеров в Ставрополе, о том, как самого к стенке ставили. Калядин — о народных деньгах, которые Петров пытался передать московским большевикам. Некоторые молчали, но с приговором согласились все: повесить.

— Как я могу утвердить этот приговор? — задумчиво сказал Шкуро, глядя на карту. — Вы написали: «Именем Кубанского народа и армии…» А народ, может, не хочет, чтобы казака повесили. Положу я пока эту бумагу в стол и подумаю, а мы с тобой давай по карте посмотрим дорогу в Тихорецкую.

Светловолосый казак с большими испуганными глазами, почти его ровесник, чуть повыше ростом, будет стоять с веревкой на шее и умолять о пощаде, а по твоему приказу вышибут табуретку у него из-под ног, и нырнет Петров в смерть, раскачиваясь, хрипя, выкатывая свои странные глаза, а ты будешь думать, что в этой войне и тебя могут вот также поставить под виселицу и зачитать приговор. Хотелось отпустить этого несчастного комиссара, но… хотелось и увидеть, как он будет дергаться в смертельных судорогах. Если же рассуждать, как положено казачьему командиру, народному герою, то надо исхитриться и сделать так, чтобы остаться в легендах милосердным атаманом и врага наказать по вине его.

Утром он приказал собрать офицеров и казаков — по одному от взвода. День был пасмурный, большую комнату для заседаний залил мрачный сумрак. Офицеры и казаки, рассевшиеся на скамейках, казались все на одно лицо — недоброе, недоверчивое. Шкуро и Слащов сидели вдвоем за председательским столом. Полковник поднялся, обвел собравшихся тяжелым взглядом.

— Господа казаки, господа офицеры, — сказал он негромко. — Вы знаете, что мы взяли в плен красного комиссара Петрова, который был одним из представителей советской власти в Ставрополе. Бывший казачий офицер вместе с другими комиссарами проводил в городе расстрелы, обыски, грабежи. Мы взяли его, когда он вывозил из города деньги, награбленные у народа, пятьсот тысяч рублей. Военный суд под председательством нашего начальника штаба полковника Слащова приговорил вчера казачьего офицера Петрова к повешению.

— Правильно!.. Так и надо!.. Комиссарам нет пощады! — одобрительно зашумели казаки.

— Что это за митинг? — удивился Гензель.

Ему полушепотом ответил сидевший рядом Солоцкий:

— Ход в генералы. По-моему не очень удачный.

— Я пока не утвердил приговор, — продолжал Шкуро. — В нашем казачьем войске еще не казнили пленных по приговору суда. Я решил, что такую казнь можно совершить только по приговору всех казаков и офицеров. Вот я и собрал вас, чтобы вы решили: утверждать приговор или нет.

— Утверждай, атаман!.. Не прощай комиссаров!.. — кричали казаки.

— Никто не предлагает отменить приговор? Кто против этого приговора, прошу высказаться. У нас свобода. Мы не большевики.

— Нет у нас таких! — крикнул Саша Мельников. Утверждайте, Андрей Григорьевич.

— Нету таких? — обратился полковник к собранию.

Кричали: «Таких нет!»

— Дайте мне документ, — обратился Шкуро к Слащову. — Вот этот приговор. По вашей воле, друзья казаки, я его утверждаю.

Он подписал документ приготовленным заранее черным карандашом. В его росписи последняя буква получилась без хвостика — не «а», скорее «о». Сама рука так и стремилась изменить фамилию.

Гензель удивленно пожимал плечами, Солоцкий шепнул ему:

— Это продуманное представление. Театр для народа.

Виселицу установили перед штабным домом, где над крыльцом ветер играл трехцветным флагом, распоряжался Мельников. Ему помогали опытные казаки. Вынесли скамейку, намылили веревку. Толпа казаков и крестьян, чуть не в тысячу, собралась вокруг. Сидели на заборах, подростки даже на крышах.

Петрова вывели четверо казаков. Двое держали его связанные руки. На крыльце приговоренный будто споткнувшись рухнул, увидев виселицу, но конвойные его поддержали. Все же он остановился, начал сопротивляться, заговорил испуганно жалобно:..

— Я хочу просить полковника Шкуро. Где он? Я буду сражаться в его армии…

Его заставили замолчать, грубо толкнули, поволокли с крыльца к виселице.

— Шагай, шагай смелее, — злобно крикнул Мельников. — Ты ж комиссар!

Петров с трудом передвигал ноги. Тогда его подтащили к виселице, на крыльцо вышел Шкуро, Слащов, другие командиры. Слащов зачитал приговор. Петров слушал, грудь его вздымалась от учащенного дыхания, светлые волосы слиплись, упали, глаза вновь расширились.

После зачтения приговора Шкуро сказал:

— Не только я утвердил этот приговор, а все казаки нашего освободительного войска.

— Пощадите, — простонал Петров. — Я искуплю вину, отслужу…

— Молчи, сволочь, — сказал ему Мельников. — Не будет тебе пощады.

Вдруг что-то произошло с приговоренным — вскинул голову, глаза ожили, сказал хриплым натуженным голосом, нетвердо:

— Знаю, что не пощадите. Многих из вас такая же смерть ждет, — говорил комиссар, глядя в глаза Шкуро. — Я казак, как и вы. Прошу вас исполнить последнюю волю: тело мое отправьте матери в станицу Николаевскую. И еще скажу…

Шкуро махнул рукой, казаки-палачи схватили Петрова, подняли на скамейку. Один из них ловко накинул петлю, другой выбил скамейку. Закачался, заиграл ногами повешенный, выкатились и застыли удивленные лошадиные глаза.

Много смертей видел Андрей Шкуро, но эта почему-то запомнилась на всю оставшуюся жизнь. Стоял на крыльце, глядя на последние судороги повешенного, и в лицо ударило холодом — порыв ветра из будущего. И с обычной человечьей противоречивостью обвисшее покручивающееся тело вызвало радостное удовлетворение, похожее на любовное. Ради такого ощущения надо чаще вешать врагов.

Подозвал Мельникова:

— Саша, пусть этот комиссар пока повисит, а потом…

— Я знаю — в станицу…

— Нет. Мы не обязаны выполнять желания повешенных комиссаров.

Положить его в тачанку и с каким-нибудь пленным отправить в Ставрополь, а на большом листе написать: «Так будет со всеми большевиками, если не сдадите Ставрополь».

В субботу утром Михаил Петрович и Лена оформили Свой брак по новому обычаю — в Ставропольском Совете. Их сопровождали Маргарита и Палихин. Воронцовская улица сияла светлыми женскими платьями, летними матросками. Свет исходил от белых стен домов.

— А завтра здесь будем венчаться, — сказала Лена, проходя мимо церкви. — Как раз Казанская, праздник.