Темные времена. Как речь, сказанная одним премьер-министром, смогла спасти миллионы жизней - Энтони МакКартен Страница 29

В 1896 году в Индии Черчилль серьезно занялся самообразованием. Он изучил труды множества великих мыслителей и историков, и в трудах Сократа, Платона и Аристотеля его внимание особо привлек один аспект – искусство риторики. В неопубликованном эссе «Подмостки риторики», написанном в 1897 году, двадцатитрехлетний Черчилль писал: «Сила риторики не может быть ни полностью врожденной, ни полностью приобретенной. Ее можно только развивать. Особым характером и талантами оратор должен обладать от природы, а далее следует развивать их путем практики»[191]. Путем более сорока лет практики в его собственном случае.

Своими корнями «кровь, тяжкий труд, слезы и пот» уходят в труд Цицерона «О дивинации II» (44 г. до н. э.) и книгу Ливия «История Рима» (ок. 29 г. до н. э.). Именно там впервые и часто употребляется выражение “sudor et sanguis” («пот и кровь»)[192]. Спустя много веков, в 1611 году, Джон Донн писал в поэме «Анатомия мира»: «Ты тщетно бы пытался увлажнить его слезами, или потом, или кровью»[193]. В 1823 году лорд Байрон писал: «Зачем он кровь мильонов щедро льет? Пот выжимает? Для чего? Доход!»[194] А вот стихотворение Роберта Браунинга «Иксион» 1883 года: «Слезы, пот, кровь – каждый спазм, некогда ужасный, теперь прославлен»[195].

Большое влияние на Черчилля оказали речи политиков и военачальников. В 1849 году итальянский революционер-патриот Джузеппе Гарибальди произнес на площади Святого Петра в Риме пламенную речь перед своими солдатами. Одну из фраз можно перевести так: «Я не предлагаю вам ни денег, ни жилья, ни провианта. Я предлагаю голод, жажду, тяжелые марши, сражения и смерть»[196]. Спустя почти пятьдесят лет Теодор Рузвельт, выступая в 1897 году перед слушателями военно-морского училища, говорил так: «Благодаря крови, поту, слезам, труду и страданиям наши предки в далекие времена пришли к триумфу»[197].

«Любители заимствуют, профессионалы крадут», как говорил то ли Пикассо, то ли Т. С. Элиот – мы точно не знаем, кто из них у кого украл эту фразу.

В 1900 году Черчилль начал обдумывать собственную версию подобного выступления. Писать он начал во время англо-бурской войны, когда находился в лагере для военнопленных. В книге «От Лондона до Ледисмита через Преторию» он уверенно предсказал, что победа Британии в Южной Африке – «это лишь вопрос времени и денег, нашедший выражение в крови и слезах»[198]. Фраза ему явно понравилась, и он использовал ее вновь в статье для газеты Saturday Evening Post в том же году: «Это может показаться очень печально и жестоко во времена мира, но, когда начнется новая война, крови и слез будет меньше»[199].

«Следующей войной» стала Первая мировая, о которой Черчилль написал пятитомный труд, озаглавленный «Мировой кризис». В последнем томе, опубликованном в 1931 году, он описывал разрушения и страдания на Восточном фронте. Он писал, что страницы его книги «хранят тяготы, страдания и страсти миллионов человек. Их пот, их слезы, их кровь оросили бескрайнюю равнину»[200]. Через два года «кровь и тяжкий труд»[201] появились в его биографии герцога Мальборо, а в статье 1939 года о войне генерала Франко в Испании он писал о «новых структурах национальной жизни, воздвигнутых на крови, поте и слезах и не настолько различных, чтобы не быть соединенными»[202].

Животное воздействие этих четырех слов на Черчилля на протяжении сорока лет неопровержимо. В эссе в 1897 году молодой Уинстон писал, что «оратор есть воплощение страстей множества людей. Но прежде чем он сможет вдохновить их какой-то эмоцией, он должен пережить это чувство сам. Когда он будит в слушателях возмущение, сердце его должно пылать гневом. Прежде чем тронуть их до слез, он должен пролить слезы сам. Чтобы убедить их, он сам должен верить»[203]. Похоже, Черчилль был готов к ледяному приему в Палате общин 13 мая – возможно, он даже ожидал этого, потому что обращался не просто к коллегам-политикам. Он обращался к нации, к миру, к истории.

Черчиллю нужно было передать тяжесть ситуации, с которой столкнулась страна, и убедить людей поверить в то, что он способен уверенно и твердо вести их до самого конца. После официальной преамбулы его речь шла к бесспорной риторической кульминации: вначале он рассказал, насколько серьезна опасность, но потом обозначил себя символом надежды, сказав, что будет неутомимо и бесстрашно трудиться во имя высокой цели. Он повторил это с двумя еще более мрачными оценками опасности, но закончил речь на высокой ноте отваги и оптимизма. Классический прием. Уинстон хотел, чтобы его слушатели прочувствовали новую реальность, но в то же время не испугались. Он продемонстрировал им отважного и уверенного лидера, для которого важнее всего благо его народа.

Здесь Черчилль умело использовал два ключевых риторических приема, уходящих корнями в античность. Первый – фигура речи, в которой оратор обращается к слушателям или оппонентам, чтобы узнать их мнение или суждение по обсуждаемому вопросу. Этот прием используется в таких фразах, как «Вы спросите, какова наша политика?» и «Вы спросите, какова наша цель?». Слушатели включаются в драму выступления вместе с оратором. Второй прием – анафора, повторение слова или нескольких слов в начале двух или более последовательных стихов или предложений. Черчилль повторяет: «Мы будем вести войну на море, на суше и в воздухе… мы будем вести войну против чудовищной тирании». И еще: «Победа, победа любой ценой, победа, несмотря на страх, победа, какой бы длинной и трудной ни была дорога к ней».

В книге «Рев льва» историк Ричард Той пишет, что «пятикратное повторение слова „победа“ внутри одного предложения создало впечатляющее ощущение сосредоточенности, упорства и твердости Черчилля. Он не обещал победу, он обещал не останавливаться на пути к ней, и это означало, что его предупреждения о крови и ужасах окрашены чувством оптимизма»[204]. Черчилль обращался к давней традиции британского стоицизма. Опираясь на размышления из «Подмостков риторики», он понимал, что великая речь – это хитроумный трюк, способность оратора одурачить слушателей рядом ярких впечатлений, которые будут вытеснены, прежде чем слишком тщательно проанализированы, и исчезнут, прежде чем их оценят[205].

Мы остаемся во власти эмоции, но не совсем понимаем, как она возникла, да и не собираемся понимать. Как просто очаровать и обмануть граждан – и так было на протяжении веков.