Темные времена. Как речь, сказанная одним премьер-министром, смогла спасти миллионы жизней - Энтони МакКартен Страница 30

Тройной прыжок риторики

Мы можем увидеть, как эти риторические приемы не раз использовались в самой Палате общин. В книге «История англоязычных народов» Черчилль ссылается на речь, произнесенную в 1800 году Уильямом Питтом в процессе обсуждения британского конфликта с Наполеоном во время Французской революции: «[Господин Фокс] просит меня сформулировать в одном предложении, какова цель войны. Не знаю, удастся ли мне сделать это в одном предложении; но в одном слове я могу сказать ему – это „безопасность“, безопасность перед лицом опасности, величайшей опасности, которая когда-либо угрожала миру. Это безопасность перед лицом опасности, равной которой по силе и ужасу нет на земле; перед лицом опасности, которая угрожает всем народам земли; перед лицом опасности, которой сопротивляются все народы Европы, но безуспешно, потому что никто еще не сопротивлялся ей настолько едино и с такой силой»[206].

В отличие от Гитлера, в чьих самовлюбленных речах постоянно повторяется слово «я», Черчилль, который за долгие годы научился понимать характер своего народа, знал, что нужно оперировать другим местоимением – «мы». Именно это слово способно подвигнуть британский народ на тяжелую и страшную борьбу. Если испытание заключается в борьбе двух империй – демократической империи добра и тоталитарной империи абсолютного зла, – то слова «We shall»[207] прозвучат гораздо лучше, чем “Ich werde”[208]. Короткие, простые англосаксонские фразы изобилуют множественными местоимениями: «перед нами», «со всей нашей мощью», «Приидите, и да выступим мы все вместе единой силой!». Черчилль хотел польстить устрашенному народу, отведя ему главную роль в великой мировой драме, а, как нам известно, лесть способна горы свернуть.

В «Подмостках риторики» Черчилль писал о том, как «люди не размышляющие часто считают, что речь воздействует на слушателей с помощью длинных слов. Ошибочность этой идеи очевидна. Она основывается на написанном тексте. Но самыми древними в нашем языке являются именно короткие слова. Их смысл глубже укоренен в национальном характере, и они обладают большей силой, поскольку упрощают понимание…»[209]. И в своей речи Черчилль использовал именно такие слова: «кровь, тяжкий труд, слезы и пот», «война», «победа», «ужас», «надежда», «единая сила».

Цитируя Платона, Плутарх некогда сказал, что риторика – это искусство управлять душами и что главная задача его заключается в умении правильно подходить к различным характерам и страстям, будто к каким-то тонам и звукам, для извлечения которых требуется прикосновение или удар очень умелой души[210]. Своей речью Черчилль добился основной цели: он завоевал свою главную аудиторию, народ, и был вознагражден оглушительным успехом на следующий день. Несмотря на первую реакцию Палаты, газеты Daily Telegraph и Evening Standard писали, что речь Черчилля была встречена громкими приветствиями[211]. В Standard появилась культовая карикатура Дэвида Лоу, которая задала тон общей уверенности нации в новом премьер-министре.

Газеты еще только печатались, а военный кабинет уже собрался в доме 10 по Даунинг-стрит, чтобы обсудить последние известия с континента. Черчилль сообщил собравшимся, что, по его мнению, «воздушные удары по стране неизбежны. Как бы ни развивались события во Франции», настало время лично обратиться с рассказом о «серьезности положения» к тому, кто, как он надеялся, прислушается к его красноречию, – к президенту Франклину Д. Рузвельту[212].

Вторник, 14 мая 1940

ГОЛЛАНДИЯ РАЗБИТА И ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ БУДЕТ В РУКАХ ГЕРМАНИИ.

ПОСЛЕ ОЖЕСТОЧЕННОГО ДВУХДНЕВНОГО СРАЖЕНИЯ ГЕРМАНСКИЕ ТАНКИ ФОРСИРОВАЛИ РЕКУ МААС И ВОШЛИ ВО ФРАНЦИЮ.

СТРАТЕГИЧЕСКИЕ НАМЕРЕНИЯ ГЕРМАНИИ ОСТАЮТСЯ НЕПОНЯТНЫМИ.

ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ ФРАНЦУЗСКОЙ АРМИИ, ГЕНЕРАЛ МОРИС ГАМЕЛЕН, ИГНОРИРУЕТ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ О ТОМ, ЧТО ГЕРМАНИЯ ГОТОВИТ ЛОВУШКУ, И ПРОДОЛЖАЕТ ПРОДВИЖЕНИЕ СОЛДАТ В НИДЕРЛАНДЫ, ОСТАВЛЯЯ ЛИНИЮ МАЖИНО ПРАКТИЧЕСКИ БЕЗ ЗАЩИТЫ.

7. Ситуация ухудшается

14 мая британцы получили утренние газеты, в которых прославлялось великое выступление Черчилля в Палате общин. Все заголовки вторили знаменитому рисунку Дэвида Лоу: «Священное единение».

Но военное положение стремительно ухудшалось. Величайшее в мировой истории вторжение – трехмиллионная германская армия стремительно наступала, а еще два миллиона солдат находились в полной боевой готовности дома – происходило так быстро, что союзники с их примитивными полевыми телефонами, телеграфом и застревающими в грязи связными на мотоциклах даже не представляли полного масштаба этого кошмара. Никто не понимал, как справляться с таким множеством угроз.

Интенсивность работы прокуренного военного комитета, комитета обороны и комитета начальников штабов не ослабевала. Напротив, она становилась еще более напряженной по мере того, как отдельные фрагменты собирались в целую картину. Центр оперативного планирования располагался в подземном бункере под Уайтхоллом. Черчилль в зале карт наблюдал за тем, как цветные флажки (Германию обозначали зелеными) перемещаются по большим настенным картам Западной Европы. После каждого телефонного доклада они смещались все дальше и дальше к западу. Первые дни Черчилль называл странными: «Все жили сражениями, на которые были направлены все мысли, но с которыми ничего нельзя было сделать»[213].

Военный кабинет собрался в доме № 10 на Даунинг-стрит в половине двенадцатого, чтобы узнать последние новости. К этому времени Западный фронт уже испытал на себе всю мощь германского наступления. Французская армия отошла в Антверпен и пыталась вместе с бельгийцами противостоять немецким танковым дивизиям. Самый сильный удар был нанесен южнее, на линии Намюр – Седан (Бельгия – Франция). Немецкие солдаты форсировали реку Маас и вторглись во Францию. Это известие потрясло министров до глубины души, поскольку Маас со времен римлян служил границей, защищавшей равнины Франции, Бельгии и Голландии от древней угрозы вторжения с востока.

Голландия продержалась недолго. Лорд Галифакс сообщил военному кабинету, что утром к нему обратился посол Франции, который выразил серьезную обеспокоенность по поводу полученного от королевы Вильгельмины послания, уже доставленного в Букингемский дворец королю Георгу VI. Слова королевы француз истолковал как желание Голландии пойти на мирные переговоры с Германией. Пытаясь развеять страхи посла, Галифакс сказал, что он толкует смысл послания иначе. Позиция голландского правительства неизменна: они не собираются вести мирные переговоры.

Поскольку Италия угрожала вступить в войну на стороне Германии, Галифакс показал министрам телеграмму, полученную им от британского посла в Риме. В ней говорилось, что «мы не должны поддаваться на вербальные провокации со стороны Италии, поскольку они заставят нас объявить войну [Италии]… Пока синьор Муссолини не сделал решительного шага. У него есть еще три-четыре недели, чтобы принять решение о военных действиях – пойдет он на них или нет»[214]. Намерения Муссолини прояснились гораздо раньше, что привело к полному расколу между двумя главными членами военного кабинета, Галифаксом и Черчиллем. Но пока нужно было заняться более срочными делами.