Петр Астахов - Зигзаги судьбы. Из жизни советского военнопленного и советского зэка Страница 30

Он сказал, что зовут его Павлом, а фамилия Иванов, что он ленинградец, жил на 17-й линии Васильевского острова. Служил в строительных войсках, по званию старший техник-лейтенант инженерных войск.

Все это стало известно взводному Володе, в чье подчинение попали вновь прибывшие.

Хорошие отношения с Володей позволили скоро и мне познакомиться с Павлом.

В свою очередь ежедневное общение Володи с Павлом сыграло свою роль для сближения двух лейтенантов, которые ко всему были большими поклонниками спорта.

Когда между нами установились близкие отношения, я тоже стал равным членом этой компании и узнал много подробностей из жизни нового знакомого.

Он был уроженцем Питера — так называют Ленинград коренные ленинградцы. Родился в семье потомственного матроса — участника Октябрьского переворота. Появился на свет Павел не один, а вместе с братом. Росли малыши слабыми — часто болели. Врач посоветовал заняться физкультурой.

Мальчики с первых классов школы последовали совету врача и приступили к занятиям спортом. Соревнуясь между собой, втянулись в регулярные занятия. Установили во дворе «перекладину», чтобы накачивать силу, потом перешли к гимнастическим упражнениям. И вскоре из слабых и хворых стали сильными и здоровыми. Явная польза от этих занятий привела к мысли о большом спорте. После окончания десятилетки Павел поступил в один из лучших спортивных ВУЗов страны — Ленинградский институт физической культуры им. Лесгафта.

Природные данные подсказали выбрать десятиборье, так решил и опытный тренер. В этом труднейшем состязании, считавшимся «жемчужиной» легкой атлетики, выступали только мужчины. Стать победителем в соревновании было очень трудно и почетно, результаты в них определялись по таблице и наибольшей сумме набранных очков. Весь комплекс дисциплин способствовал формированию гармонии и красоты — тех самых данных, какие бросались в глаза при знакомстве с Ивановым.

Его скромность тоже располагала. Лишь после длительного знакомства и возникшего доверия, я, например, узнал, что незадолго до войны Павел участвовал во всевозможных соревнованиях профсоюзов. Они подтверждали спортивное мастерство Павла. И чем ближе мы знакомились, тем выше поднимался его авторитет — я узнавал больше подробностей из его жизни, о ленинградских спортсменах, имена, которые встречал в прессе и в центральной спортивной газете «Красный спорт».

Меня охватывало чувство гордости за дружбу с известным в Союзе спортсменом, который не только знал многих легкоатлетов, гимнастов, боксеров, но и участвовал с ними в соревнованиях.

Еще перед войной Павел поступил в Ленинградский строительный институт и, когда началась война и потребовались военные строители, был призван в строительные войска действующей армии. Подробности его пленения вспомнить уже не могу.

В нашем «союзе» я был младшим и знал свое место, придерживался принципа «не высовываться», «не лезть поперед батьки». Так было на протяжении всех лет нашей дружбы — я не задавал лишних вопросов, понимая, что нужное дойдет до меня само.

Быстро пролетели три месяца в Кельце. Приближался скорый отъезд в Германию. Все активнее обсуждались перспективы дальнейшего этапа. Мы пришли к единому мнению: если будет отбор и собеседование для зачисления в учебную группу, то не отказываться — это позволит нам со временем уехать на оккупированную территорию. Вариант же побега по дороге в Германию был нереален.

Я не перечил старшим. Неизвестность и неопределенность жизни в Германии вызывали тревогу, трудно было предугадать, чем все это обернется завтра.

Теперь наша жизнь, наше положение стало похоже на положение тех, кто был уничтожен в тридцатые годы. Никто из пленных не мог знать, чем закончится наш последний этап в Германию как поступят с нами — используют ли как «специалистов» на предприятиях или отправят на Восток.

Надежды на жизнь после войны, представляющиеся для этого возможности, гнали прочь мысли о безысходном конце и смерти. И как не сдавливала шею сталинская удавка, постоянно напоминавшая о расплате за нарушение военной присяги, неопределенное будущее и шанс на возвращение к своим все равно оставались предпочтительнее.

Цитенгорст

В феврале 1943 года, вскоре после траурных дней по армии генерала Паулюса, большая группа военнопленных, в сопровождении конвоя, прибыла в Берлин.

Было ранее утро, шел частый моросящий дождь — город скрывала ночная мгла, а соблюдавшаяся маскировка лишала возможности рассмотреть место, где мы остановились.

Долгое время вагоны маневрировали по запасным путям, потом все стихло. Доносились лишь разговоры конвойных и движение составов на путях.

Стало светать, и неподалеку от насыпи обозначилась мокрая полоса асфальта, убегающая под мост. На нем, отдуваясь, шипел паровоз, слышался лязг вагонов, свист пара, гудки.

При свете дня четко обозначилась улица четырехэтажных домов, слякотное, серое утро. Казалось стоит глубокая осень и зима наступит через неделю-другую.

К вечеру нас подцепили к другому составу и повезли через Берлин. Я смотрел из маленького окна на большой город — столицу рейха, на бегущие мимо дома и улицы и думал про себя: «до чего же ты мрачный и неприветливый, Берлин!» Такое же отношение к нему оставалось и потом, когда он стал для меня не просто городом, увиденным из окна вагона, а местом, где я прожил почти полтора года.

Этой же ночью, после нескольких часов езды, мы прибыли к месту следования, на маленькую станцию, название которой скрыла ночь.

Справа и слева от полотна большой черной массой угадывался лес. Тишину ночи нарушал шум качающихся верхушек деревьев. Раздавались и гасли голоса пленных и конвоиров, русская речь мешалась с немецкой.

Пересчитали прибывших, выключили фонарики, смолкли последние разговоры — колонна пошла от станции на дорогу. Шли по мягкому, скорее всего песчаному грунту, кое-где припорошенному снегом, не было грязи, влага ушла в песок. Наконец, под ногами появилась твердь дороги, вымощенной брусчаткой, колонна свернула вправо и стала удаляться от маленькой станции.

Прошел час. Медленно наступало утро, появились силуэты деревьев по бокам дороги. Затерявшаяся где-то между селами дорога впечатляла — она была в прекрасном состоянии и могла послужить не одному поколению.

Дошли до окраины деревни. На указателе надпись — Вустрау (Wustrau). Может быть, это и есть место нашего следования? Продолжаем идти дальше и вот уже дошли до развилки дорог к месту, похожему на центр села. Однако нет признаков лагерного жилья; продолжаем идти дальше и сворачиваем вправо от развилки.