Виктор Петелин - Восхождение, или Жизнь Шаляпина Страница 30

— В апреле, совсем недавно, я имел три открытых дебюта… И кажется, очень неудачно, так стыдно, что хоть возвращайся обратно в Тифлис…

— Бывает, Федя. Ты только начинаешь… Сколько еще будет неудач, пока найдешь себя… Зачем было браться за Руслана? Эта роль не многим удается, даже признанные мастера отказываются от нее… Действия мало, выигрышных арий почти совсем нет, но роль глубоко психологическая, она требует душевной глубины, раздумий… Большой и кропотливой работы… А ты?

— За две недели, Василий Давидович… — виновато сказал Федор.

— Как в Тифлисе? Выручал кого-нибудь из тех, кто благоразумно отказался… Где бы ты ни выступал, начинай всегда с роли Мельника. Этой ролью ты сразу покоришь публику…

— На Мариинской сцене мне дают только второстепенные роли, а просьбу мою о роли Мельника и слушать не хотят… Ведь на этой сцене такие знаменитые исполнители Мельника, как Стравинский, Корякин…

— Ну что ж, подожди, наберись терпения. И к маленьким ролям нужно подходить серьезно. А то вот я видел тебя в роли Цуниги и прямо скажу, что и Цунига мне не понравился. Ты вел эту партию точно пьяный, слишком развязно, гремел шашкой и шпорами, заглушая оркестр. Помнишь, что писал о твоих выступлениях в Тифлисе Комиссаржевский?

— Ну как же! Помню наизусть, заучил, как роль. «Верховный жрец — господин Шаляпин. Певец не в меру смелый и развязный. Для начинающего артиста, не выяснившего себе правильно артистического назначения, такие качества несимпатичны, и на основании их предугадать будущность молодого артиста не только трудно, но и невозможно. При должном понимании молодым неопытным артистом беспредельного совершенства искусства развязность и смелость на сцене, в художественном отношении, ведут всегда к отрицательным результатам. Смелость при неопытности и слабом знании обнаруживает недостаток самосознания, без которого правильное развитие артиста невозможно. Развязность, смелость по плечу неразборчивой массе, одобрение которой он принимает обыкновенно за художественную оценку, увлекается и становится угодником толпы, неразборчивой в сфере изящного. Голос господина Шаляпина, пошатнувшийся в среднем и низком регистре вследствие форсированных высоких тонов, хотя и красивых, получил старческую вибрацию в двух упомянутых регистрах. Г-н Шаляпин не без способностей, но петь и играть совсем не умеет».

— Вот-вот, не все здесь справедливо, но мысль о том, что артисту необходимо глубокое самосознание, беспредельное совершенствование своего искусства, справедлива. Вы чаще всего полагаетесь на природные данные, мало работаете над ролями, мало вникаете в то, что автор хотел сказать тем или иным образом… Пусть Цунига — маленькая, с твоей точки зрения, роль, но ведь и ее можно сыграть глубже, а не так развязно, как ты ее сыграл…

— Да это я нарочно!.. Чтоб им пусто было!.. Дирекция не дает мне ходу, все вторые роли поручает… Зачем? В чем дело? Раз я не справился с труднейшей ролью Руслана, то меня тут же зачислили в рядовые члены труппы и в отношении меня стали автоматически действовать неумолимые законы канцелярии: почтенные бороды и вицмундиры, сидящие в канцелярии, привыкли составлять табели о рангах по возрастному признаку. Такой-то прослужил в театре пятнадцать лет — ему один почет, другой прослужил двадцать пять лет — ему другой почет. Все распределяется по выслуге лет…

— Нет, Федор, ты не прав и несправедлив. Не могу ничего тебе сказать по поводу канцелярии и чиновников в вицмундирах, но что касается певцов в вашем театре, то они все, за редким исключением, первоклассны. Стравинский, Корякин, Серебряков, даже Фигнер — все это выдающиеся певцы, с превосходными голосами, с прекрасными артистическими данными. Ах, Федя, работать и работать нужно…

— Как работать-то?.. Я и хочу работать… Но мне неинтересно играть судью в «Вертере», князя Верейского в «Дубровском», Панаса в «Ночи перед Рождеством» или лейтенанта Цунигу… Я хочу сыграть того же Мельника, а мне не дают…

Столько обиды и огорчения было в голосе и в лице молодого человека, что Корганов пристально поглядел на него: уж не случилось бы чего-нибудь неприятного, от Федора всего можно было ожидать.

— Тебе же давали возможность отличиться, а ты не воспользовался, так что же мучиться-то, придет еще такая возможность.

Корганов пытался успокоить Шаляпина и внушить ему мысль, что ничего страшного не произошло в его жизни: подумаешь, отводят тебе маленькие роли, ничего, вникни в эти роли, сыграй как следует…

— Мне сейчас дали клавиры на лето, ни одной приличной роли. Одна большая роль графа Робинзона…

— Да это прелестная комическая опера Чимарозы! Столько в ней тонкого изящества и жеманной грации конца восемнадцатого века…

— Посмотрел я ее, и она мне не понравилась. Не моя это роль…

— Не торопись, Федор…

Целый час длился этот важный для Федора разговор во время обеда у Кюба.

— Вы знаете, Василий Давидович… — Шаляпин на секунду задумался. — Не удовлетворяет меня то, что я делаю… Я жалею иной раз, что не играю в драме… Пение не может выразить так много, как живое слово, сказанное драматическим актером… Вот Горбунов. Двумя-тремя словами может показать целую картину, как живые встают передо мной услышанные в его исполнении бытовые сцены, сколько там жизни, остроты… И сколько полезного может извлечь из его исполнения слушатель…

— А ты попробуй соединить оперу с драмой, — посоветовал Корганов.

— Да не получится…

Глава четырнадцатая

Чиновники и артисты

Пришло лето. «Пале-Рояль» опустел, многие разъехались на гастроли, на дачи.

Федор, забрав казенные клавиры, переехал в Павловск, где он отдыхал вместе с виолончелистом Мариинского театра Вольф-Израэлем. Гулял по парку, ловил рыбу. Вместе с аккомпаниатором Таскиным ежедневно разучивал те маленькие роли, которые ему поручили подготовить к следующему сезону. И горько сетовал на свою судьбу. Столько надежд связывал Шаляпин с поступлением на сцену прославленного театра, но ни одной сколько-нибудь заметной роли ему не придется играть в следующем сезоне. В Панаевском театре он бывал занят и в главных ролях, а тут обречен на фактическое безделье. Неужто он будет всю жизнь исполнять только малые роли… Как в этих маленьких ролях соединить драму с оперой, петь-то совсем нечего, а уж играть и подавно. Так и промелькнет жизнь незамеченной…

В этих тяжких раздумьях прошло лето.

Осенью, вернувшись в Петербург, Шаляпин закружился в привычном кругу выступлений в театре, на благотворительных концертах в богатых домах, куда все чаще стали приглашать его. Регулярно пел в хоре Филиппова, продолжавшего внимательно следить за молодым певцом.