Григорий Костюковский - Напряженная линия Страница 30

Полковник сказал врачу:

— Придется, доктор, убрать отсюда ваших пациентов.

— А куда прикажете их переместить?

— В село, в больницу. Пока, до подхода госпиталей, раненых собирают там.

Врач охотно согласился.

— Давыдов! — крикнул полковник.

— Я! — звякнул шпорами солдат в плащ-палатке, сидящей на плечах на манер бурки.

— Слетай в село, организуй там волов для перевозки раненых. Да мигом!

— Слушаюсь! — козырнул конник и выпорхнул за дверь.

— Лихой казак! — похвалил врач.

— По должности сапожник, — пояснил полковник.

Меня температурило. Ночью я метался в бреду. К утру температура снизилась, но начала мучить бессонница. Стоны товарищей, чей-то залихватский храп, крики ездовых, доносящиеся с дороги, — все это казалось невыносимым; если стонал раненый — думалось, что боль его смертельна, если храпел кто-то во сне — казалось, что человек задыхается.

Я принялся усыплять себя испытанным способом. Мысленно взяв коробку спичек, стал доискиваться корня ее происхождения. Было дерево, а еще раньше семя… Уснул…

Рано утром нам объявили, что транспорт готов. Санитары вынесли раненых на улицу. К хате подтащилась бричка. Два чесоточных вола равномерно покачивали головами, прожевывая жвачку.

— Кого тут треба везти? — спросил длинноусый возница, затыкая кнутовище за пояс старенького бурого зипуна.

— Вот этих! — показал врач на Каверзина, меня и еще нескольких раненых.

— Добре. Я трохи волив подкормлю та колеса пидчищу: грязь скаженна.

Кончался март, но холод еще держался. По обе стороны дороги тянулась степь с редкими оголенными кустами. Бричка тащилась кое-как. Пожилой возница плелся сбоку, постегивая волов, покрикивая на них:

— Цоб, цобэ!

Он с трудом вытягивал ноги из грязи. Бричка тряслась, скрипела, проваливалась в колдобины, стонала на все лады. Волы, окруженные облаками пара, часто останавливались, с надрывом мычали, просительно поглядывая на хозяина.

Раненые замерзали. Кто мог — слезал на дорогу разогреться ходьбой. Я, к сожалению, был лишен такой возможности. У меня застыли ноги. Здоровой ногой я шевелил, но от лежания в одном положении она отекла и ее покалывало, как иголками, раненая же и болела, и мерзла, и нечем было ее согреть.

Я старался не думать о холоде, о боли и всматривался вдаль. Не покажутся ли там хаты села? Нет, не видно… А Каверзин не унывал. Он напевал развеселые частушки:

Моя милка маленька, чуть повыше валенка,В лапотки обуется, как пузырь надуется.

Нас привезли в районный центр.

Госпиталь должен был разместиться в сером двухэтажном здании. Пока госпиталь еще не подошел, нас принимали больничные врачи. Меня и Каверзина поместили в палату, предназначенную для офицеров.

Врачей в больнице оказалось достаточно. Главный врач недавно вернулся из партизанского отряда. Судя по значку участника хасанских событий, был он в военном деле не новичок. Украинец, он говорил по-русски хорошо, но трое его помощников, выходцы из Западной Украины, русским языком владели весьма неуверенно, путали польские слова с украинскими, в обращении к офицерам то и дело вставляли слово «пан».

— Товарищ! — постоянно поправлял их Каверзин.

— Да, да… товарищ… — смущались они. — Цэ есть не добздный привычк, пан офицер.

Вначале в офицерской палате нас было всего двое, но через несколько дней появились три летчика. В свободное время они играли в домино вместе с нами. Летчики играли с шиком и умело. Я быстро получал столько «шуб» и «козлов», что и со счету сбивался. Летчики надо мной потешались, и я не на шутку сердился.

— Зря кипятишься! Нам давно известно, что пехотка не особенно остра в этих делах, — говорил мне летчик с переломанной ногой и выразительно стучал указательным пальцем по своему лбу. Но за меня вступался Каверзин.

— Вы, мухи! Не оскорбляйте представителей царицы полей, а то крылья оборву, — басил он. — Пехоте все рода войск должны кланяться в пояс. А связи — до самой земли.

Каверзин присаживался на кровать ко мне и начинал информацию. Первым пунктом шла сводка Совинформбюро — ее вывешивали во дворе, на дверях, и он ходил ее читать. Вторым пунктом шли его дела сердечные с некоей госпитальной медсестрой: девушка себе на уме, дает понять, что серьезный разговор может быть после войны, а сейчас… ему воевать, а ей работать. Но не будь он Каверзин, если после войны не женится на ней, он ей докажет, что значит его слово.

Был апрель… Меня перевели в разряд «ходячих». И все чаще посматривал я из окна второго этажа в далекие посвежевшие поля. В высочайшей синеве проносились стаи уток и гусей. Я вспоминал своих товарищей, и меня непреодолимо тянуло к ним. Дивизия шла уже по Румынии. Мы с Каверзиным все чаще поговаривали о выписке. Его рана уже почти зажила. Госпитальное житье вначале, после фронтовых тягот, нравившееся нам, становилось все томительнее. Однажды по госпиталю пронесся слух: приехала комиссия, будут выписывать. Она и в самом деле появилась.

Всех офицеров пригласили в кабинет главврача, и председатель комиссии майор из санотдела армии заявил нам:

— Все ходячие раненые должны поездом (железнодорожное сообщение восстановлено) отправиться во фронтовой госпиталь в Вапнярку. Сюда поступят свежераненые с передовых позиций.

В этот же день вечером выписался Каверзин. Он уходил в часть, положил на память в карман гимнастерки вырезанную из его шеи пулю и сказал мне:

— Что ж, Сережа, поправляйся — да к нам в дивизию, будем счеты с фашистами сводить. Я тебе напишу, в каком батальоне буду…

— А вы, летуны, — обратился он к летчикам, — рубцуйте кости — да быстрее к нам в гости, на помощь пехоте.

И, пожав всем крепко руки, ушел.

Грустно мне стало без Каверзина. На другой день я получил в канцелярии документы и, прихрамывая на больную ногу, вышел на улицу, залитую весенним солнцем.

И вот я на станции. Здание вокзала разбито. Каким-то чудом в груде кирпича сохранилась одна комнатушка. В ней расположился начальник станции со всем штатом: тут и диспетчерская, и дежурный по станции, и стрелочники, и военный комендант. Комендант измучен, рассержен, сидит с телефонной трубкой у уха. Всем обращающимся к нему он кричит ожесточенно:

— Занят! Занят!

Я толкнулся в комнатушку, но в ту же минуту вернулся. Она была набита людьми, жаждущими разговора с комендантом. Узнать что-либо было невозможно. К счастью, подвернулась телефонистка — толстая, румяная, общительная девушка. Она быстро ввела меня в курс дела: сейчас в сторону Вапнярки пойдет эшелон с порожними цистернами из-под горючего, на них и нужно прыгать.