Джулиан Ассанж - Джулиан Ассанж: Неавторизованная автобиография Страница 31

Нужно было учиться искусству невосприимчивости и обороны. На нас обрушился с критикой еще один человек, которым мы восхищались и которого я изначально надеялся привлечь в наш консультативный совет, – борец за транспарентность и глава проекта «Правительственная секретность», эксперт Федерации американских ученых Стивен Афтергуд. Нам казалось, мы сможем стать спокойными поборниками интересов народа в деле борьбы с коррупцией. Но зачастую с обвинениями в наш адрес выступали люди, на чьи советы, поддержку, одобрение или хотя бы терпимость мы хотели бы надеяться. Афтергуд раскритиковал наши публикации за темы, которые мы выбираем, считая, что некоторые из них не заслуживают внимания или просто не стоят такого тщательного разбора. Интересно, что он имел в виду? Церковь сайентологии или инструкцию американской армии по управляемым бомбам? А какие-то наши публикации он и вовсе назвал безответственными.

Я никогда не собирался вести себя ответственно в том смысле слова, в каком его понимает Афтергуд. Мы не принадлежим к какой-либо партии или к какому-либо государству; наша компетенция не ограничивается пределами отдельного государства или корпорации, и мы не потворствуем никаким группировкам. В отличие от слишком многих СМИ мы не имеем готовых суждений по каждому вопросу. Мы готовы зажечь свет в любом темном уголке. У Афтергуда ошибочное представление об ответственности, хотя он сам может и не отдавать себе в этом отчета. Имелось в виду следующее: некоторые тайны необходимо держать в секрете лишь потому, что некие могущественные и заинтересованные лица так хотят, – а мы, естественно, должны принимать все на веру. Но Афтергуд слишком хорошо знает своекорыстную природу современных государственных чиновников; и неужели он думает, будто мы когда-нибудь сможем поверить им на слово. Ему самому тоже не стоит этого делать. Действительно, наша организация заняла жесткую и до нас не существовавшую позицию. Вторгнуться в чью-то частную жизнь, как выразился тогда Афтергуд, для меня не было страшным проступком, если вероятные преступления людей, чью частную жизнь мы потревожили, велики и тщательно скрываемы. Афтергуду не нравилось многое из того, что было противно нам, но он не решался проявить волю и выпотрошить все их секреты. Он был слишком робок. И, подобно многим людям, его, наверное, ужасала сама мысль, что наши методы борьбы бросают тень на его весьма осторожный образ действий.

В глазах наших критиков – постоянных и вновь возникающих – мы выглядели примитивными. Мне, напротив, казалось, что нам не хватает грубости. Нужно переступить через потребность в самоуспокоении и пренебречь зоной комфорта, где так все насиженно, а главное – понятно, что делаете вы и чем занимаются другие. Без этого отречения невозможно никакое новаторство. Мы наверняка делали ошибки, но совершали их честно, сопротивляясь искушению бежать от опасности. Многие люди, преследующие либеральные цели, мне кажутся не просто робкими, но чуть ли не участниками сговора. Им хочется, чтобы перемены произошли самым благопристойным и необременительным образом, но так не бывает. Им хочется, чтобы наша жизнь стала достойной и чтобы при этом никто не пострадал, но так тоже не бывает. А самое главное – они готовы предоставить врагам открытого правления презумпцию невиновности, а я – нет. Это не просто разница в подходах, это полный раскол в, казалось бы, общей философии. Совершенно невозможно стремиться к полной открытости, надеясь при этом, что твоя работа не испортит никому настроения.

В ходе моих поездок по Африке я побывал и в Каире. Американка, с которой мы познакомились в Кении, пригласила нас остановиться в ее доме, который принадлежал бывшей «мисс Египет». Место было шикарное, забавное и сюрреалистичное, а на стенах висели картины, написанные этой самой «мисс Египет». Однако дом находился рядом с американским посольством, прямо у нашей входной двери всегда стоял фургон с солдатами. Я подумал, что здесь будет непросто остаться незамеченным. Вместе с кореянкой, с которой я также познакомился в Кении, мы переехали в квартиру неподалеку от Нила. Это было огромное, высокое здание, и мы жили практически на самом верхнем этаже. Иногда, если густой туман над Каиром немного развеивался, в окно можно было увидеть пирамиды.

Напряжение, зревшее в Египте, бросалось в глаза. На улицах было полно полицейских, и веяло контролируемой конфронтацией, особенно в центре города и неподалеку от правительственных учреждений. Но до великих перемен, свидетелями которых мы стали потом, оставалось еще четыре года, и я, подобно многим, не предвидел их. Наверное, Каир повлиял на меня в эмоциональном отношении. Этот многолюдный, шумный мегаполис быстро развивающегося мира подтверждал мое ощущение: чтобы добиться реального эффекта, WikiLeaks должен стать организацией с глобальным размахом.

Вскоре я сильно привязался к этому городу. Мне нравились его активность, суета на его улицах, кафе, кальян по вечерам. На крыше соседнего здания одна семья держала маленькую ферму. Каждое утро их дочь выходила покормить и напоить овец, а ее брат выпускал из клеток стаю голубей, чтобы те поискали в городе объедки. Он обучил их следовать за огромным флагом в шахматную клетку, и я с удовольствием наблюдал, как он размахивает им на фоне неба, как на соревнованиях «Формулы-1»; из мечети призывали верующих на молитву, а солнце разгоняло туман, превращая город в раскаленную печь.

К Рождеству 2007 года мы уже имели на счету много заметных публикаций, имевших довольно скандальный успех. Фаллуджа и Гуантанамо привлекли большое внимание, если учесть масштаб этих утечек, и мы продолжали публиковать все новые и новые документы о Кении. Я побывал в Берлине, где проходил XXIV Всемирный конгресс хакеров (Chaos Communication Congress), там я наконец познакомился вживую с некоторыми людьми, с которыми болтал или как-то еще взаимодействовал в Сети. Среди них был увлеченный фанат нашей работы по имени Даниэль Домшайт-Берг, сотрудник ИТ-компании, вскоре оказавшийся полезным в нескольких наших проектах. С самого начала Даниэль Шмитт, как он тогда называл себя, показался мне любопытным персонажем. Он не умел программировать, но был очень исполнительным, что важно для растущей организации. Тогда мы и не догадывались, насколько амбициозен и безрассуден этот человек[41]. Но когда речь идет о волонтерах, нужда слепа, а нам очень нужна была любая помощь, которую мы только могли получить.

Крупная хакерская группа Chaos Computer Club, которая проводит эти встречи в Берлине, известна как в хорошем, так и в дурном смысле. Chaos Computer Club основана в 1981 году, чтобы пропагандировать технологический прогресс, открытость, свободу информации и свободный общественный доступ к технологиям. Группа быстро переросла свои берлинские корни и стала влиятельной международной организацией, внимательно следящей за тем, как используются информационные технологии в современных обществах и как ими злоупотребляют. Ее участники протестовали против французских ядерных испытаний и против использования биометрических данных в паспортах. Некоторые члены группы, которыми руководил Карл Кох, в конце 1980х годов были арестованы за кибершпионаж, в том числе за получение информации из корпоративных и правительственных компьютеров и передачу ее в КГБ.

Это не наша игра. Мы восхищались интеллектуальными достижениями членов группы и поддерживали их разнообразные попытки выяснить, как используется информация, однако WikiLeaks никогда не рассматривал себя как организацию, выступающую за одну идеологию против другой или за одну страну против другой. В широком смысле мы были устроены как церковь, и наши враги в каждом случае и повсюду – это враги истины. Мы не испытывали никакого пиетета по отношению к работе секретных служб и правительственных органов (этот факт вызывал немало враждебности в наш адрес, когда кто-то требовал изменить опубликованные нами документы). Мы просто были уверены: история сама рассудит, что есть общественный интерес, а что нет. Мы стремились быть самыми объективными редакторами, однако и это не было нашей главной целью в отличие от большинства СМИ, которые себе эту задачу присваивают; мы никогда не выступали в роли цензоров, защищающих государственные и коммерческие интересы. Мы публиковали то, что, на наш взгляд, не должно было храниться в тайне, и предоставляли другим вести дело дальше. И почти всегда наши усилия заводили нас в львиное логово корысти и эгоизма.

Рассказать вам о львином рыке? Тогда надо поведать о швейцарском банке Julius Baer, которому в самый разгар банковского кризиса угрожали обвинения в злоупотреблениях – и все благодаря тому, что мы заполучили существенные разоблачительные материалы об их деятельности в январе 2008 года. Julius Baer – крупнейший швейцарский банк, некоторые трасты которого находятся на Каймановых островах. Мы получили доказательства, что трасты используются для сокрытия активов и минимизации налогов, а возможно, и ухода от налогов. Казалось, что наши материалы – раскрывающие, чем занимались эти люди и до чего они дошли, – совершенно соответствуют общественным интересам. Сразу же после публикации мы получили юридические претензии от адвокатов, которые даже не раскрыли нам, кто их клиент, но потенциальным истцом был Julius Baer. Юридическая фирма Ludley & Sanger – голливудская контора, представляющая интересы людей вроде Селин Дион и Арнольда Шварценеггера, – специализируется на том, что предотвращает публикацию разного рода информации. Представители фирмы вели себя очень агрессивно и жестко давили на нас. Они угрожали, разглагольствовали о банковском законодательстве и законах Каймановых островов и Швейцарии о тайне вклада. Совершеннейший вздор. Однако наш собственный юрист сказал, что эти люди слишком могущественны, чтобы с ними связываться: у них слишком большие связи, они слишком богаты и не остановятся ни перед чем; и вообще вся история слишком мутная. Я ответил адвокату, что следует продолжать публиковать разоблачения, а мы будем отвечать за них. У меня есть твердые принципы, исключающие цензурный контроль, и прогибаться я ни под кого не намерен. Тем более нашим источникам было твердо обещано дословно следующее: «Мы пойдем на публикацию ваших материалов, если они окажутся достойными; никакой цензуре мы не подлежим, поскольку таковы наши методы работы и этические принципы». И сказанное вовсе не подразумевало: «Мы не подлежим цензуре, кроме случаев, когда очень богатые люди нас ужасно напугают». Я понимал, что с тактической точки зрения наш первый настоящий бой может быть очень трудным (и потенциально катастрофическим), но мы придерживались наших принципов. И ничего с этим не поделаешь.