Увидеть весь мир в крупице песка… - Юрий Андреевич Бацуев Страница 33

…24 декабря 1974 года была напечатана моя статья под заглавием «Игнатич» в газете «Вечерняя Алма-Ата».

Надо заметить, что три года назад наша партия также занималась поисками полезных ископаемых в Кызылкумах, о чём я дал информационную заметку в «Казправду». Она называлась «Искали воду…». А было это так. При проверке гидрогеологических скважин в юго-восточной части Кызылкумов мы обнаружили в воде повышенное содержание серебра. Заинтересовались грунтом. Оказалось, что пласты песка на глубинах 54 и 126 метров содержат серебро. Причём в процентном отношении запасы благородного металла вполне промышленные. Что позволило предполагать наличие в данном районе россыпных месторождений серебра и золота. Мы передали материалы по инстанции геологоразведчикам, которые должны определить, велика ли площадь серебряных песков.

* * *

Воздерживаться от алкоголя меня побуждала необходимость, которая проявилась, когда я учился без отрыва от производства в университете на филфаке. Я чётко распланировал «проходить» каждый предмет в течение двух недель. На больший период не хватало календарных дней в году. Расслабляться и выходить из заданного ритма – не получалось, да и не было желания, так как сложно было настраиваться на серьёзные занятия после «расслабухи». В партии привыкли к тому, что я «серьёзно» занимаюсь и не приставали. Я же использовал любую свободную минуту, особенно на работе, чтобы быть в учебном «напряжении». И мне шли навстречу, видя мою жажду к познаниям.

А «жажда знаний» действительно пробудилась во мне после трёхлетней службы в армии, где мозговые клетки превратились в губку, незаполненную разумным научным концентратом. На работе геологи привыкли ко мне такому, а вот в редакции «такое» не могло пройти, ведь там я появлялся редко и только с готовой статьёй или стихами, приурочивая такие визиты к получению гонораров, которые выдавались обычно в конце месяца. И я взял за правило, появляться туда с завёрнутым в газету букетом, в котором вместо цветов был аккуратно упакован «огнетушитель» – большая бутылка портвейна «777». Так свободно можно было пройти мимо постовой охраны при входе в редакцию.

В тот день мы сидели в кабинете «Литературы и искусства» и незаметно потягивали вино, дожидаясь послеобеденного открытия кассы. Меня здесь благодаря таким визитам считали своим парнем. К трезвенникам здесь относились подозрительно. Честно говоря, и мне это нравилось. Я заранее готовился к таким праздникам и с удовольствием общался с творческой богемой.

Я сидел за столом напротив Бернадского, когда распахнулась дверь, и появился Олжас Сулейменов. Сразу бросилась в глаза его шапка – пушистая, скроенная в национальном стиле, похоже, она была из песца. Наверное, это был малахай, но только выполненный изящно, как для выставки мод на подиуме.

Василий Анисимович радужно двинулся навстречу гостю:

– Олж, ты ли это? – проговорил он, – дорогой мой, как я рад тебя видеть! А шапка, шапка-то какая на тебе?!

– Дочка, дочка сшила, она работает на меховом комбинате, нравится?

– Не то слово! – воскликнул Бернадский.

– Вот бы сфотографироваться в ней, – вставил я.

– А ведь и правда, – подхватил Бернадский. – Давай, сфотографируемся?!

Позвали Малиновского – «вечёркинского» фотографа. Появились ещё люди. Перешли в другой кабинет – более просторный.

– В шапке, что ли фотографироваться-то? – спросил Олжас.

– Да нет, зачем же в шапке? – возразил кто-то.

– Да вот, он говорит, – указал на меня Сулейменов. Видимо, ему действительно понравилась эта идея сфотографироваться в шапке.

Но все уже начали окружать Олжаса.

– Юра, подходи ближе, ближе, становись рядом – это будет исторически-памятный снимок, – обратился ко мне Бернадский.

Я, было, двинулся, но сотрудники уже сгруппировались около поэта. И мне досталось место где-то с краю. Малиновский, как всегда, помпезно громко объявил команду, замереть всем, и, сняв крышку объектива, сделал снимок.

…Фотографии я не видел, так как редко появлялся в редакции, но знаю, что и моя физиономия запечатлена рядом со всеми уважаемым поэтом Олжасом Сулейменовым. Правда, на фотографии он был, к сожалению, без шапки.

Коллеги

(которые у костра)

Брага была на исходе. Полуторалитровая химлабораторская кружка – разводящий – при зачерпывании касалась дна и набиралась только на треть. Да и пить эту прогорклую, наполовину выдохнувшуюся жидкость не хотелось. Стаканы и пивные кружки подолгу стояли не тронутыми, забытыми. И не мудрено. Три дня лагерь ходил ходуном – обмывали премию. Пели, плясали, кричали, хохотали и много пили. Хотя до железнодорожного разъезда было всего пять км, уазик поработал на славу. За вином ездили и в одиночку, и всей компанией с гитарой, с песнями и с матом. Женщин в лагере не было, и никто не стеснялся в выражениях. Но всё это осталось позади. Наступило время раздумий и тихой беседы у костра. Резиновый автомобильный баллон догорал, и можно было спокойно отдаться воспоминаниям, удобно устроившись на чурке, то и дело, не отодвигаясь от огня. Слева дремало море, а вокруг затаилась степь. У костра находилось шесть человек. Пятеро из них – геологи. Шестой – высокий, сухопарый и седой – поэт. Он был в гостях у геологов. Все эти люди на свой лад были «легендарными» в своей среде.

В. И. Сташков

Человека, который сейчас больше всех находился в движении – следил за костром, черпал брагу и оказывал мелкие услуги, звали «Вахой». Иногда его, обычно при знакомствах, рекомендовали как «профессора из Ленинграда». На самом деле это был Василий Иванович Сташков. Фигура в нашем полевом мире довольно известная. Когда – то он был не плохим сменным мастером на самоходных буровых установках. В поле такой человек просто необходим. Он одинаково хорошо разбирался и в буровых и в автомобильных механизмах. Хорошо отмывал шлихи, подготавливал металлометрические пробы, разбирался не плохо в камнях, отбирая образцы, и при необходимости, умело рыл шурфы и канавы. В поле он был, как дома, отлично ориентировался на местности, и ничего ему кроме спального мешка не требовалось из комфорта. «Вахой» его прозвали за внешнюю схожесть с чеченцем. Подвёл горбатый нос, хотя от природы его нос был типично русским и даже курносым. Потомок последних семиреченских (илийских) купцов Сташков после каждой пьянки, а выпить при случае он был мастак, приходил с ободранным носом. Когда у него спрашивали, в чём дело. Он парировал непременно одним и тем же словом – «золотуха». При любых Васиных падениях больше всего почему-то страдал нос и поэтому с годами он приобрёл конфигурацию турецкой сабли, повёрнутой лезвием вверх.

Тем ещё ценен был этот человек для геологии, что был бобылём. Никогда у него не было ни жены,