Увидеть весь мир в крупице песка… - Юрий Андреевич Бацуев Страница 34

ни детей. Только старая мать была той утешительной пристанью, которая порой так необходима вечному скитальцу. Мать свою он до слёз любил, хотя часто обижал, разумеется, в нетрезвом виде. Деньги, если она заставала его при них, он охотно ей отдавал, хотя потом выуживал под разными предлогами ещё больше, чем давал. Удивительное отношение к деньгам было у этого человека. Они словно жгли его. Как только он получал положенную ему сумму, а были времена, когда сумма эта была не малой, Вася устраивал, как он любил выражаться, – «фестиваль». Любой проходимец в такие моменты мог быть обласкан этим честным не в меру щедрым, подгулявшим тружеником. Немало перепадало от него официантам, сторожам, таксистам (он непременно в такие дни являлся домой «на моторе») и всякого рода минутным друзьям. Настоящие друзья, близкие его товарищи пытались как-то проявить заботу о нём. Забирали у него часть получки, покупали одежду, передавали матери. Но всё это было бесполезным занятием. Новые брюки или пальто он тут же загонял первому попавшему барахольщику «за бутылку». «Бутылка» – вот та стандартная цена, за которую Василий Иванович мог продать с себя всё. В конце концов, он оставался в неизменном спортивном вылинявшем трико, залатанном и перелатанном заботливыми руками горемычной старушки.

К своей купеческой родословной, кроме происхождения, Василий Иванович никакого касательства не имел. Девяти месяцев от рождения он остался без отца. Мать его больше не выходила замуж, работала долгое время письмоносцем в почтовом агенстве и водилась с чужими детьми. Вышло, однако, так, что пенсию она получала мизерную (рублей 13), хотя всю жизнь была труженицей. Она-то и была в своё время дочерью богатых купцов Сташковых. Когда ещё не было Капчагайского моря, а на берегу реки Или стоял бойкий посёлок Илийск с двумя вокзалами – речным и железно-дорожным,– Вася указывал на почти единственный в посёлке двухэтажный с резными ставнями дом, в котором якобы жили его далёкие предки. Сообщал он это как-то очень просто, без тени какого – либо сожаления, восхищения или гордости, а как об этнографической достоверности.

Вася по натуре своей скорее всего был ближе к сибирским золотоискателям – старателям, типа Фильки-шкворня, чем к купцам, хотя гульнуть порой на широкую ногу и купцы русские были не «дураки». Но купеческого повседневного скопидомства в Васе не было.

И сейчас ещё геологи рассказывают, как однажды Василия Ивановича и ещё кого-то из его напарников застала ночь в каком-то посёлке (где-то в районе Антоновки или Андреевки). Дни «фестиваля» были в самом разгаре и друзья были на хорошем «веселее», однако магазины были закрыты и у сторожей «керосина» не оказалось, хочешь – не хочешь надо было думать о ночлеге. Вдруг откуда – то вывернулась повозка с большой копной сена. «Стой! – закричали приятели,– сколько стоит твоё сено?» Старик назвал цену. Не успел он, однако, сообразить в чём дело, как те вывалили сено прямо на улицу, сунули ему в руки деньги и тут же в самом центре посёлка на купленной копне сена завалились спать.

Василий Иванович Сташков в предвкушении «фестиваля» прибегал иногда к хитростям, порой нелепым и чреватым последствиями.

Будучи сменным мастером, как подотчётное лицо, он со склада набирал для выезда в поле много лишних продуктов и, когда деньги кончались, сдавал эти продукты по дешёвке в продовольственные магазины и ларьки. И фестиваль продолжался. Правда, потом в бухгалтерию сумму за полученные продукты он вносил сполна. Приходилось обычно расплачиваться зимой, когда лёгкие буровые станки находились без действия на базе, и Вася вынужден был отчитываться за все «продукты» и «железки», которые на нём числились. В таких случаях с колоссальным должком Василий Иванович шёл на глубокое бурение в этой же экпедиции и целую зиму работал «бесплатно», так сказать, отрабатывал долг.

Однажды, когда все уже продукты были пропиты, Вася, обычно заботливый о других и равнодушный к себе, ворвался в палатку, где спали все на земле, застеленной кошмой, и начал вытаскивать из под спальных мешков кошму. Подчинённые его (тоже «прохиндеи» ещё те) удивились: «Зачем тебе кошма, Ваха? – спросили они.– Покупателя нашёл вон в той юрте», – ответил Вася, продолжая своё дело. Тут уже прорвало всех: – А на чём спать будем, ты с ума сошёл?! – Ах, спать? – возмутился Сташков,– достал нож и тут же отхватил часть кошмы. – На этой части спал я, а теперь не буду». Отнёс свою кошму к казахам и реализовал за «бутылку».

В трезвые дни, ни о чём не сожалея, обычно Вася безотказно работал и читал беллетристику. Читал много и без разбора. А с каким вниманием буквально целый день он слушал стихи Павла Васильева, тогда ещё только вышедшие отдельным толстым изданием? Вася тихо присаживался рядом на каком-нибудь пеньке или прямо на траве и настороженно, не перебивая, лишь иногда удивлённо покачивая головой, слушал бесценные яркие строки, безвременно ушедшего земляка-поэта. Вася не знал тогда биографии Васильева, которая сама по себе могла привлечь подобного человека, но слушал хорошо. На лице его временами возникала полуулыбка, и сам он был весь внимание.

С годами у Сташкова появились странные привычки, с которыми мириться стало почти невыносимо. В пьяном виде у него вдруг появлялась бессонница и страсть к разговору. Причём, говорил бы он сам с собой, это куда бы ни шло. Нет, ему нужен был собеседник. И он шарахался по лагерю от одного к другому, выводя из себя бесконечным потоком речи любого, кто подворачивался под руку. Речь эта была бессвязная и совершенно не понятная, лишенная какой-либо логической нити. С тех пор, как он лишился двух передних зубов, его пьяное бормотание стало невыносимым. Старые воспоминания наплывали на него как-то сразу, единым планом и целиком захватывали его. Если же кто вступал с ним в беседу – оказывался вдвойне несчастным. Любое слово собеседника вызывает у Вахи целые ассоциации воспоминаний, о которых он сразу же начинает говорить непослушным «кирзовым» языком, вываливающимся в беззубый проём. В это время сигарету он обычно не курит, а жуёт. Она тухнет. Он просит и ищет спички. Прилипший на губах его табак усиливает неприятные чувства. Произнесёте вы слово «погода» – и Сташков припомнит какую-нибудь такую погоду, о которой и за ночь невозможно выговориться; произнесёте слово «дорога» – и снова поток неразборчивых звукосочетаний посыплется вам навстречу: – уж дорог-то у Василия Ивановича, слава богу, было не счесть. Тут он вас заведёт и в Манчжурию, где ему пришлось наступать с боями на япошек и где он даже собственноручно прикончил «японца-ростовщика в шёлковом халате», который чуть было не угрохал