Иван Ефимов - Не сотвори себе кумира Страница 33

– Вот не ожидал встретить вас в такой обстановке!- говорил между тем Яшин, опускаясь напротив меня.

– Мир тесен, товарищ Яшин, а пути господни и планы чекистов неисповедимы,- пошутил я.- Что нового на нашей праведной земле и почему вы так удивлены? В городе небось знают, что я в тюрьме уже более двух месяцев?

– Знать-то знают, да думают, что вас давно и в живых нет.

– Что так мрачно?

– Земля слухом полнится… Недели через две после вашего исчезновения просочилось из тюрьмы, будто вы признались в принадлежности к антисоветской группе, возглавляемой Кузьминым. Ну и надумали люди, что и вас в живых нет…

– А что Кузьмин, разве умер?- не решился я употребить более точное слово.

– Да, поговаривали, что всю их «контрреволюционную группу» осудили заочно и расстреляли… А точно никто ничего не знает. В вашей «Трибуне» сообщений не было.

– А что с Мировым? Известно ли что о Лобове и Арском?

– Никаких данных, глухо, как в могиле.

– О Карелине ничего не слышали? Я спрашиваю потому, что он на партсобрании выступал тоже в их защиту.

– Знаю, что исключили из партии и освободили от работы.

– Это за что же? Ведь ему всего лет двадцать.

– За поддержку врагов народа и сочувствие темным элементам… Что же еще придумать?

– И что же с ним теперь? Где устроился? Ведь он прекрасный наборщик…

– Говорили, уехал в тот же день то ли в Сибирь, то ли на Мурман. Надо, говорит, менять адрес, покуда не переменили за казенный счет…

– С умом парень! Этот не пропадет!-сказал я, невольно вспомнив совет Василия Кузьмича о выезде в Ленинград.

– Нет уж, Иван Иванович,- возразил Артемьев,- ежели и он попал в «черный список», так все равно схватят. По паспорту найдут. Начнет прописываться – тут ему и мышеловка!

– Авось не везде догадаются!

– Ну а как газеты, журналы, радио? Что пишут, о чем говорят? Нашли ли Леваневского? Чем кончилось в Испании? О чем шумит новый пророк Европы Адольф Гитлер?..

Яшина жадно слушали все. В камере стало так тихо, что слышалось посапывание прибывших с ночного «дозора», уткнувшихся в свои пожитки и спящих под завывание ветра в решетчатом окне.

Торопливо рассказывая, Иван Маркович в возбуждении достал папиросы, на которые сразу устремился десяток глаз, а политрук выразительно кашлянул и требовательно воззрился на меня. Заметив нашу сигнализацию, Яшин замолчал, удивленно подняв брови и нерешительно протягивая в нашу сторону пачку «Беломора».

– Тут у нас вроде коммуны, Иван Маркович,- пояснил я.- С табаком приходится туго, вот мы и ввели рациональное потребление. Все курильщики обязаны сдавать свои излишки курева мне, как ветерану камеры. И курим мы, по бедности и в бережение здоровья, не чаще пяти раз в день, по цигарке на троих. Так что вы уж покурите один в последний разок, а папиросы ваши позвольте натюрмализировать.

Взяв у него драгоценную пачку, я спрятал ее за спину, в то время как мои товарищи жадно втягивали ноздрями ароматный дымок папиросы.

– А что значит «натюрмализировать»? Слово-то какое…

– Реквизировать в пользу обитателей сей тюрьмы.

– Всей тюрьмы?!

– Нет, только нашей камеры. Всю тюрьму не оделишь…

– Тогда забирайте и эту.- Он пробрался на четвереньках к своему месту, вынул из пальто полную, но прозеванную при обыске вторую пачку и отдал мне. Я спрятал и эту.

– Стало быть, перебоев с табачком не бывает?

– Еще как бывает! Поживете – увидите,- ответил за всех Кудимыч, а словоохотливый Шигуев добавил:

– Всякое бывает, приятель: то табаку нет, то бумаги. Ведь не все здесь курящие, а те, что курят, не носят недельного запаса в кармане…- И со вздохом сожаления он добавил:- Если бы энкавэдэшники предупредили об аресте хоть за день, каждый курильщик запасся бы махоркой на месяц!

– И сухарей насушил бы мешок?!- съязвил кто-то.

– Без сухарей можно прожить, а без курева в тюрьме нельзя.

– Предупреди тебя об аресте, так ты и будешь ждать да запасаться продовольствием! Экое отмочит иной полудурок!- сказал Артемьев, искоса поглядев на Шигуева.

Кто-то фыркнул от смеха, а Шигуев сначала вроде обиделся, потом одумался и тоже засмеялся:

– Действительно полудурок! Стал бы я ждать этих бобиков!

– С бумагой хуже, чем с махоркой. При обыске махорку оставят, а бумагу отберут. Если газета, то порвут на мелкие лепестья,- посвящал в таинства тюремных порядков Фролов.

– А это зачем? Ведь курительные принадлежности, я слышал, даже в царских тюрьмах проносить разрешалось…

– То в царских, а тут в пролетарских. Здесь никаких правил нет, дорогой товарищ! Тут вся сила в бесправии…

– А как же тогда без бумаги?

– А вот так!- Шигуев достал из-за спины свою кепку и, тряхнув пустым тряпичным козырьком, стал разъяснять: – Картонка выручает, особливо толстая. Расслоим слоим ее на тонкие пленочки, и нам сам черт не брат. Хоть и воняет не приведи господь, зато есть во что за вернуть. Папиросные мундштуки тоже не бросаем, оставляем впрок. Живем!

Только Кудимычевы запасы еще в самом начале мы составили неприкосновенными. Был при нем холщовый мешочек и в нем фунта два сибирского самосада, столько крупно рубленного, что горящую цигарку распирало изнутри. Когда он курил, мы поворачивали носы по току его табачной струи, медленно тянувшейся в выбитое окно. Попросить у него на цигарку никто не решался, зная, как дорога для него каждая крупинка. Папирос он не курил.

– Силы в нем нет, в папиросном, а этот и родным домом пахнет.

Но как ни дорог был родной дымок, Артемьев, при доброте своей, затянувшись глубоко раза четыре, передавал свою самокрутку по кругу, и каждый успевал сделать маленькую, но затяжку. Где-то закупил он старые номера «Литературной газеты» и заворачивал цигарки только из нее!

– Бумага в ней вроде как потоньше – все-таки естетика,- шутил Кудимыч.

И действительно, хотя остатки ее и были все порваны на мелкие клочья и слежались за пазухой, «Литературка» казалась мягче любой закрутки.

Когда табачная тема была исчерпана, я попросил, чтобы Яшин продолжил информацию о городских новостях и поведал о своих «злодеяниях».

Докурив папиросу, он рассказал, что всю осень в городе и районе аресты продолжались, не замедляя темпа.

– Стоит появиться в печати критической заметке о ком-нибудь, глядишь, того и нет, будто провалился. |Многих руководителей похватали, да и не только руководителей…

Он обернулся на своего молчаливого товарища:

– Вот, например, мой спутник. Это старший садовод-цветовод паркового хозяйства комбината Егор Иванович Пычин, а две недели назад был арестован слесарь Курорта Розеиберг… Так что и рядовых тружеников метут, которые посмелее и языкастее…