Лидия Герман - Немка Страница 34

У меня не было обуви. Моя мама отнесла мои совершенно изношенные, изорванные полуботинки к сапожнику-немцу, который пообещал ей к началу учебного года капитально их починить. Значит, опять все лето работать в поле босиком. Это лето осталось в моей памяти самым тяжелым в отношении продуктов питания. Картошка наша давно закончилась, и от колхоза мы уже ничего не получали. До нового урожая картофеля и других овощей оставалась наша корова Лена единственной кормилицей. На радость всех родственников привезла моя сестра Мария из Мариенталя свою молочную центрифугу-сепаратор. Мама Зина (так называли её теперь вместо Синэ) и бабушка Лисбет носили молоко к Марии и сепарировали его. Из сливок сбивали масло, которое потом обменивали на другие продукты. Ни одна из русских семей не имела тогда сепаратора, и соседи недоверчиво относились к этому гудящему мотору. Впоследствии близко живущие тоже сепарировали у Марии своё молоко. За это она получала по кружке молока, так же, как от нас. В летнее время ходили наши две бабушки вместе с близнецами по окрестностям и собирали крапиву, щавель, лебеду, клевер и другие травы и готовили из них, смешивая с чем-нибудь, разные кушанья.

В бригаде, где я проводила всё время полевых работ, на обед готовился суп, заправленный каким-нибудь растительным маслом. В это лето мы весьма редко получали хлеб на обед, а суп был настолько жидкий, что не составляло никакого труда сосчитать, сколько кусочков картошки сегодня попали в твою мисочку. А если суп был заправлен какой-нибудь крупой, то можно было даже почувствовать себя почти сытым. Иногда случалось, что и на ужин что-нибудь подавали. После летней жары, когда дни уже стали короче, мы не стали приходить на большой обеденный перерыв в бригаду, а суп получали вечером после работы. Бригадир нашей полеводческой бригады Ворок Григорий (инвалид войны, сильно хромавший на одну ногу и сильно заикавшийся) каждый день ездил в село, где он в правлении колхоза, видимо, отчитывался и получал новые указания, а также получал продукты на приготовление нашего обеда-ужина. Оттуда он привозил передачи от родных, которые обычно все съедали частично в поле на обед, частью вечером после супа. Насколько я помню, каждый получал по бутылке молока и что-нибудь, завёрнутое в тряпицу — хлеб или что-то другое мучное. К сожалению, я не получала передачи. До сего дня не могу объяснить, почему моя милая мама или Элла не могли мне хотя бы иногда передать бутылку молока. Видимо, потому, что я никогда не просила об этом. Они знали, что в бригаде кормят чем-то, и считали, что этого достаточно. А я, по застенчивости ли, по упорству характера ли, никогда не просила о съестном. Считала, что мои домашние, особенно дети, сами голодают. Иногда Роза или Нюра мне что-нибудь давали, но обычно я сразу уходила после супа, чтобы не видеть, как все аппетитно съедали свои передачи. Однажды, когда я выхлебала свой жидкий-прежидкий супчик и хотела встать из-за стола, чтобы убрать свою посуду, к столу подошел бригадир, прямо ко мне, налил в мою мисочку немного подсолнечного масла, отломил от своей буханки большой кусок хлеба и положил возле миски. Я испуганно посмотрела на него. Заикаясь, он сказал: «Кушай на здоровье». Некоторые за столом кивали мне дружественно, кушай, мол. Кто-то подвинул мне соль, чтоб я масло посолила, а кто-то налил молока в мою кружку, может, это был тоже бригадир. Со стыда я не смела глаз поднять. О таком сюрпризе я не могла мечтать. В мои 16 лет, безусловно, была задета моя гордость. После некоторых колебаний я начала есть, вернее, утолять уже привычный и, тем не менее, мучительный голод. Кусочками отщипывала хлеб, макала их в душистое подсолнечное масло и наслаждалась…

Был конец июня. Сенокос только закончился.

Днем стояла уже жара, а ночью было прохладно, чтобы спать на улице под открытым небом. После ужина мы, девчонки, сидели еще за столом и дружно разговаривали о чем-то, когда в наш двор въехала большая телега в двуконной упряжке. Наша учётчица Галина Шкурко была, видимо, в курсе дела, она крикнула бригадиру: «Из Родино приехали за сеном!». Наша веселая болтовня прервалась, улыбки исчезли с наших лиц, когда за моей спиной раздалось: «Добрый вечер». Я глазам своим не поверила, когда обернулась. Рядом со мной стоял Павел Братчун, секретарь комсомольской организации нашей школы. Он помогал своему отцу в заготовке сена на зиму для райкома партии.

«А что ты здесь делаешь?» — спросил он меня, улыбаясь, как будто он только меня и знал. Он знал Розу и Нюру лучше, как членов его комсомольской организации хотя бы.

«Я работаю здесь».

«Я бы представить себе не мог этого».

Между тем девчонки разбежались, чтобы приготовиться ко сну. Павел не уходил. Он рассказывал, как отговаривал отца переночевать здесь в полевом стане, как он хотел, чтоб они в селе остались. Я едва слушала его и пришла в полное замешательство. Почему Роза убежала, кружилось в моей голове, она бы определенно нашлась, как мне помочь в этой ситуации. Потом вышла из избы Катерина (сестра Мани) и заявила, что спальное место для моего одноклассника уже приготовлено. (Для моего одноклассника! Как будто он только мой соученик!) Мы вошли в лагерь. Ему постелили постель на одной из деревянных коек где-то впереди. После того как Павел осмотрел приготовленное ему спальное место, он спросил меня: «А где ты спишь?» Я показала на пол возле двери. Там мы обычно спали с Дуней, иногда и с Розой. «Можно я тоже тут буду спать? Или места нет?» «Есть, есть, — торопливо вмешалась Дуня. — Я сегодня сплю там, у окна». Сам вопрос его был крайне неожиданным, но больше всего меня поразила тишина. Глубокая тишина установилась в помещении. Интуитивно я поняла, что все взгляды обращены на меня. Чувство предательского одиночества охватило меня. Что делать?.. Я сказала: «У меня нет постельных принадлежностей для тебя». И тут же Катерина принесла подушку и два одеяла, которые были собственно самотканые рядна — мне они показались совершенно новыми. От конюшни мы втроем, Павел, Дуня и я, принесли сено и устроили свои спальные места, Павел возле самой двери, я — непосредственно перед кроватью Гали Горевой. И всё-таки близко друг возле друга. Среди моих постельных принадлежностей была подушка, зимняя стеганая куртка моего отца и мое детское стеганое одеяло из Мариенталя, которое было коротким для меня. Куртку я постелила на сено, а чтобы ноги мои не мёрзли, мне мама дала с собой толстые шерстяные носки, их я и надевала на ночь.

Я улеглась как можно ближе к Галиной койке, при этом ни разу не взглянула на Павла. Галя Горевая, которую все знали как непревзойденную шутницу на селе, сказала пренебрежительным тоном: «Смотри, не прячься слишком далеко под мою койку, а то я могу нечаянно упасть и проспать всю ночь между тобой и твоим одноклассником». Она тихо засмеялась над этим и вскоре негромко захрапела.