Илимская Атлантида. Собрание сочинений - Михаил Константинович Зарубин Страница 36

которого складывается из запаха прогретых июльским солнцем трав, разомлевшей на жаре хвои, головокружительных ароматов таежных цветов, которые облюбовали эти края с доисторических времен. Кажется, что здесь, в глубине сибирской тайги, время останавливается на отдых, прячется от шумного бытия, чтобы потом с новыми силами обрушиться на всякое существование и обязательно привести его к концу, к завершению. Тушама тоже стремится к своему устью, к слиянию, к растворению в другом: исконная женская судьба.

Поплутав в тайге многие километры, кружась вблизи омутов, разливаясь по широким плесам, за «утиным» полем она, наконец, сливается с полноводным Илимом.

Сначала они идут рядом: хрустальная чистота вод Тушамы оттеняет тусклый поток Илима, но постепенно он поглощает тело Тушамы, они становятся едины, и у песчаного яра уже не видно сияющей красоты Тушамы. Каких только ни бывает историй любви…

* * *

На берегу реки занимались рыбацкими делами двое мальчишек. Один, что выглядел постарше, помужественней, забрасывал в речку закидушки[4], второй, мечтательный, сосредоточенный, сидел у костра и чистил только что выловленных ельцов и ершей для ухи. Это были Сашка Бугров и Юрка Макаров, два дружка, как говорится, не разлей вода. Рыбацкое место на Тушаме они присмотрели давно. За многие походы сюда оборудовали кострище, добротный шалаш, заготовили дровишек и бересты для растопки. В их отсутствие на этом месте бывали и другие рыбаки, однако, уходя, всегда наводили порядок. Так что этот заветный уголок оставался естественной частичкой природы.

Сегодня мальчишки на рыбалку приплыли на лодке. Шли вдоль берега Илима, путь оказался трудным: Юрка греб изо всех сил, Сашка, отталкиваясь от дна шестом, подправлял и выравнивал движение их немудреного судна. Ребята спешили, так как время на дорогу у них ушло больше обычного, и они боялись, что скоро стемнеет.

Солнце пошатнулось и, как на чаше огромных вселенских весов, стало медленно оседать за Шальновский хребет, продолжая посылать в подлунный мир свои последние, остывающие лучи. А на противоположной чаше весов, с другой стороны, от Игнатьевского камня, постепенно восходила в красках ночи луна. Небо над Тушамой, казалось, сгущалось, его дневные оттенки выцветали, прежние звуки становились глуше, тише. Земля готовилась к ночному отдыху и подгоняла своих обитателей.

– Саша, заканчивай, уха готова, – закричал Юрка.

– Иду, иду, – нехотя ответил увлеченный ловлей рыбы приятель.

Но Юрка настаивал:

– Второй раз звать не буду.

– И не зови, я уже здесь. Ну, что тут у тебя? – потирая ладонь о ладонь, нацелился на ужин Саша.

В котелке аппетитно булькало нехитрое варево, Юрка стал его помешивать, но обрызгался, потому что слишком много напихал рыбы, и ее было не провернуть.

– Юрка, а ты картошку положил в уху? – поинтересовался проголодавшийся друг.

– Конечно. Свежей взял, куст в огороде попортил.

– Поди, убьют? – встревожился Сашка, зная нравы в нуждающейся семье друга.

– Да вряд ли. Ладно, садись на чурбан, хлебать из котелка будем.

Юрка снял котелок с огня, закрепил его между двумя камнями. Казалось, вся округа, комары и мушки, цветочки и травки, облака и ветерок устремилась к этому пиршеству – такой насыщенный и сытный аромат исходил от похлебки.

– Юрка, ну хватит, чего дразнишь. Давай скорее, только репчатый лук на четвертинки порежь, – скомандовал удачливый рыболов, стряхивая с себя рыбьи чешуйки.

– Потерпи, пусть остынет немного. Есть захотел? Я тоже. Я, кажется, всегда есть хочу, по-моему, с тех пор как родился, – мечтательно причмокивая, признался Юрка.

– Ты лук-то чего не берешь? С ним вкусней, – сочно вгрызаясь в ломоть луковицы, посоветовал Сашка.

– Лук? – замотал головой приятель. – Нет, не хочу лука. В свое время объелся.

– Разве можно луком объесться? Чего-то не пойму, Юрка.

– Чего тут не понять. В конце войны совсем жрать нечего было. Дня три ничего не ел. Бросил учебу и пошел в Большую деревню к тетке. Пришел, а дома никого нет. Искал хоть какую-нибудь корочку хлеба, ничего не нашел, только три луковицы. Съел их, внутри все жжет, катаюсь по полу, воду пью, а в животе словно пожар. Кое-как утихло. С тех пор только увижу лук, сразу боль в животе чувствую.

– Ты не придумывай. Лук полезен.

– Чего придумывать, попробуй натощак съешь луковицу.

– Нет уж, воздержусь, у нас в доме всегда есть что пожевать. Мама заботится.

Ребята долго и сладко поглощали наваристую уху, умело разбирались с рыбьими косточками, обсуждали вкус и повадки разного рода рыбешек, попавших в котелок. Казалось, их радости не будет конца, и будущая жизнь виделась такой же удачной, благодатной, как этот вечер.

Ночь наползала незаметно и неотвратимо. Устойчивы законы жизни, и вот уже ребят, сидящих у потрескивающего костра, обнимает ночной покров, расшитый золотым светом, наверное, уже угасших звезд. Темнота сжимает свои объятья так, что поскрипывают деревья, но из темноты успешно вырывается река, стремящаяся поспеть вслед за уходящим солнцем. Юрка подкинул хвороста в огонь, сухие ветки мгновенно занялись пламенем, и костер стал похож на игрушечную звезду, которая легко подчинялась воле этих двух маленьких сибиряков.

– Вместо чая будем пить молоко, – сказал Саша.

– Молоко? Вот здорово. Откуда оно?

– Из дома, мать налила в бутылку. А чай попьем утром.

Заботливый Юрка сбегал к речке, набрал в котелок воды, покидал туда ложки и разместил на таганке.

– Пусть покипятится, остатки от ухи смыть надо, – пояснил он другу свои действия, связанные с навыками, приобретенными в небогатой семье.

Парнишки, блаженно потягиваясь, разлеглись у костра.

– Донки, Саша, снимать поутру будем? – не успокаивался хозяйственный Юрка.

– Конечно, и морды[5] тоже, – зевая, отвечал приятель.

– Тогда давай поспим, дровишек я заготовил, на ночь хватит, – уточнил положение дел Юрка.

– Хватит, конечно, ночи-то сейчас теплые.

– Да, с майскими, зябкими, не сравнить.

Разговор прервался, но сон не шел. Молчание прервал Юрка.

– Саш, ты в Тулун собрался уезжать? – мечтательно спросил он друга.

– Да, в Тулун, в техникум, – нехотя ответил Саша.

– Значит, в восьмом классе учиться не будешь?

– А зачем? Расходы на учебу такие же, как и в техникуме, зато там получишь специальность, а здесь десятилетку заканчивать надо, и опять перед тобой тот же техникум.

– Почему техникум? После десятилетки можно и в институт поступить.

– Поступить-то можно, только на что жить?

– Это верно. А какую ты специальность выбрал?

– Землеустройство.

– Чего?! – удивился непонятному слову Юрка.

– Землеустройство. Да это не я, отец выбрал.

– Что, работа хлебная?

– Да не знаю я, какая она. В Тулуне в техникуме тетка работает, приезжала, в красках все рассказала, советовала.

– И какие это краски? У нас землемер все лето ходит с деревянной меркой, похожей на циркуль. Чего ее мерить-то, землю-то.

– Тетка говорит, что землеустроитель определяет права на землю, готовит землеотводные документы.

– Может быть и так. Но я считаю, что лучшая специальность – механизатор или, на худой конец – агроном. Я землю свою люблю. Я ее как живую чувствую, – не стесняясь своего признания, открылся Юрка.

– А мне все равно, какая профессия, ты ведь знаешь, я летчиком хочу быть.

– Так