Михаил Сабаников - Письма. Дневники. Архив Страница 36

Наши учреждения расположились в Вилькомирском районе следующим образом:

Склад – в Вильно

Питательный пункт – в Мейшаголе

Терапевтическая больница – в Ширвинте

Лазарет – в Крестьянишках

Летучка – в Вилькомире

Мейшаголский питательный пункт по замыслу должен был кормить беженцев и вместе с тем служить перекладной станцией при транспортировке раненых в Вильно. Предполагалось, что здесь мы будем менять лошадей, пересматривать повязки раненых и кормить их. Но вскоре выяснилось, что в Мейшаголе станет 320-й военный лазарет. Наша задача по вывозу раненых облегчалась таким образом тем, что от нас отпадал участок в 23 версты Мейшагола – Вильно и что мы имели возможность сдавать раненых от себя в 320-й лазарет. Беженцам тоже наш питательный пункт служил лишь незначительно. Их направляли мерами полиции на дороги, минующие Вильно, а те, которые все же проходили через Мейшаголу на Вильно, предпочитали останавливаться для питания вне местечка, где можно было пасти лошадей. Зато наш пункт буквально осаждали окопные рабочие. Их в количестве 14000 человек согнали на рытье окопов вокруг Вильно, и работы шли действительно с большой быстротой. Но никто не озаботился ни расквартированием, ни питанием этого пришлого люда. Им платили 1 р. 50 к. в день за работу, и 30 к. выдавали на харчи, не приняв при этом почти никаких мер к тому, чтобы за эти деньги можно было купить хоть что-нибудь на месте работы, удаленной от Вильно на 23 версты. Вставляю оговорку «почти», потому что одна попытка всё же была сделана. Капитану Д. было поручено устроить продажу хлеба интендантского по заготовительной цене. Он не нашел ничего лучшего, как привезти большую партию хлеба к себе на квартиру и объявить продажу его ежедневно до 12 часов дня, т. е. тогда, когда рабочие не могут отлучиться от работы. Никто у него хлеба не покупал, и вся партия заплесневела, когда в это дело вмешался наш студент Н. Н. Руднев. При содействии этапного коменданта он склонил капитана переменить часы продажи хлеба, но из этого не вышло толка, т. к. капитан желал сбыть непременно испортившийся у него хлеб, а рабочие от него отказывались.

Естественно, наш пункт привлек к себе голодных рабочих, и из пункта для раненых и беженцев сделался столовой окопных рабочих. Это не входило в наши виды. Военные власти обязаны были дать этим рабочим пропитание, как и солдатам, и не дело Союза кормить рабочих за счет Союза. Между тем власти, видя, что мы что-то делаем, успокаивались и считали, что всё так или иначе, но обстоит благополучно, не замечая, что кормили мы, и то недостаточно, всего две-три тысячи человек, а рабочих было 14000. Остальные по дальности расстояния не могли приходить к нам. Я решил выйти из этого ложного положения и переговорить с начальником Двинского военного округа и побудить округ серьезно организовать кормление окопных. Мои рассказы о положении окопных были выслушаны в округе и головой и предводителем с большим внешним вниманием, но ни к каким последствиям не привели. Нам предложили взять дело в свои руки, устроить правильное кормление за счет казны, но через наш отряд. В ту минуту мы не обладали необходимым для того оборудованием, и я не решился взять это ответственное дело на себя, т. к. времени для приобретения всего необходимого не оставалось. Нужно было, чтобы за это принялось военное ведомство, располагавшее достаточными средствами, но оно не хотело.

На пути из Мейшаголы в Вильно к командующему округом вышел курьёзный инцидент. Мы ехали на арбе с Е. В. Милановским. На шоссе обгоняем синюю еврейскую карету, каких я несколько видел в Ширвинте, но каких нигде больше никогда не видел. Запряженная парой кляч карета катилась себе по гладкому шоссе, а с ней катилось многочисленное население еврейское, убегавшее от войны. Снаружи кареты мы насчитали 11 человек. Я не преувеличиваю! Пятеро уложилось каким-то способом на козлах, среди них был даже довольно дюжий солдат. Трое лежало на крыше, трое сидело на задней оси и на рессорах. Из окон выглядывали физиономии скрывавшихся внутри кареты, их, казалось, было не меньше, чем было снаружи. Мы с Милашевским стали считать и разразились хохотом. Люди в карете и вокруг кареты, очевидно, сами считали свое положение забавным и ответили веселыми улыбками. Улыбаясь, возница махнул кнутом, солдат отпустил какую-то шутку… Но вот мы обогнали и далеко оставили за собой этот Ноев Ковчег. Вдруг отлетает колесо от нашей арбы. Смотрим – выпала чека! Ищем на дороге – нигде нет чеки! Какой-то парень нагоняет нас и спрашивает, чего мы ищем. «Вы чеки не ищите. Вон с версту назад мой товарищ нашел вашу чеку и унес к себе в деревню, сказав – «зачем такой хорошей чеке валяться на дороге». Делать нечего, пришлось заменить чеку гвоздем и тронуться в путь. Но пока мы стояли, карета успела не только нас нагнать, но и обогнать. Нечего говорить, что обитатели кареты отвели душу и посмеялись вдоволь и над нашей бедой.

Наше терапевтическое отделение устроилось в помещении судебного следователя на церковной усадьбе в Ширвинте. Усадьба эта расположена несколько в стороне от дороги и грязи Ширвинты, окружена вековыми липами, а за ними крестьянскими полями. Хотя дом был и не очень велик, но всё же в нем можно было расположить до пятидесяти коек без особой тесноты, амбулаторию и поселить в нем врача и фельдшерицу. Отделение терапевтического отделения от лазарета на расстояние около 12 верст (лазарет был открыт по тому же Вильно – Вилькомирскому тракту, но ближе к Вилькомиру) имело следующие основания. Лазарету в интересах раненых нужно было стремиться быть возможно ближе к линии фронта. Так как мы имели дело с неустановившейся линией, менявшейся в ту или другую сторону в один день благодаря действиям кавалерии на десятки верст, то, конечно, устроить так близко, как мы были в Шестакове (12 верст от окопов) не представлялось возможности. С трудом склонили мы штаб корпуса на избрание для лазарета Вилейки – Крестьянишек, усадьбы генерала Бонди в 20 слишком верстах от Вилькомира. Но не говоря уже о том, что в этой усадьбе с трудом можно было развернуть одно хирургическое отделение, для терапевтического она не представляла никакого удобства. Расположенная при небольшой деревушке Вилейке, эта усадьба не могла бы служить местом, куда бы обращалось местное население за медицинской помощью. Между тем терапевтическое отделение по своему замыслу должно было функционировать как земская больница в округе, откуда эвакуировались все учреждения, в том числе и медицинские, но где население не только еще держалось, но было гуще обычного, впитав в себя выселенцев и беженцев из районов, ранее того охваченных войной.