Путешествие парижанки в Лхасу - Давид-Ниэль Александра Страница 37

Я видела при свете полной луны, как их ученики сдавали невероятный экзамен. Нескольких молодых людей приводили в разгар зимы на берег озера или реки, где они раздевались и принимались высушивать теплом своего тела простыни, смоченные в ледяной воде. Едва одна простыня становилась сухой, как ее тотчас же заменяли другой. Простыни, затвердевшие на морозе, дымились на плечах кандидатов-рескьянгх[104], словно их прикладывали к пылающей печке.

Более того, я узнала упражнения, позволяющие проделывать эти диковинные фокусы, и, горя желанием довести свой опыт до конца, самолично тренировалась зимой, на протяжении пяти месяцев, на высоте 3900 метров, в тонком ученическом одеянии из хлопка[105].

Узнав то, что меня интересовало, я сочла бесполезным продолжать учебу, так как не собиралась постоянно жить в том крае, на который рассчитаны эти приемы.

Поэтому я вновь стала тривиально разводить огонь и носить теплую одежду. Мой спутник ошибался, полагая, что я в совершенстве овладела искусством тумо рескьянг.

— Вернитесь на то место, где останавливались путники, и соберите столько сухого навоза и тонких веток, сколько сможете унести, — велела я ламе. — Это помешает вам простудиться. А я пока займусь огнем.

Он повиновался, хотя был уверен, что топливо нам не пригодится.

Мне пришла в голову одна мысль: огниво и его принадлежности — кремень и мох[106], с помощью которых высекают искру, — отсырели и застыли, но не смогу ли я привести их в действие, согрев на себе, подобно тому как я высушивала мокрые простыни во время изучения тумо рескьянг? Было нетрудно это проверить.

Я положила кремень и пучок мха под одежду и приступила к упражнению, предписанному в подобных случаях.

Я упоминала о том, что мне хотелось спать. Помогая Ионгдену ставить палатку и пытаясь развести костер, я немного стряхнула с себя дремоту, но теперь, в спокойном состоянии, меня снова стало клонить в сон. Между тем мой ум всецело сосредоточился на мысли о тумо и машинально, но непреклонно продолжал проделывать начатое упражнение.

Вскоре я увидела пламя, взметнувшееся рядом со мной; оно все сильнее разгоралось, окутывая меня своими красными языками, плясавшими над моей головой. Я почувствовала, как меня наполняет восхитительное чувство блаженства…

И тут я подпрыгнула от треска ломавшегося на реке льда, который напоминал пушечные выстрелы. Окружавшее меня пламя немедленно опустилось и исчезло, как бы вернувшись под землю.

Я открыла глаза. Ветер свирепствовал еще сильнее, чем прежде. Мое тело горело, то ли в результате проделанного ритуала, то ли из-за простуды, от естественно поднявшейся температуры. Я не стала выяснять, в чем тут дело. Теперь огниво наверняка будет действовать. Я встала и направилась к палатке, в то же время продолжая грезить. Я ощущала, как из моей головы, из каждого моего пальца исходит огонь.

Положив пучок сухой травы на землю, я поместила сверху кусочек очень сухого навоза, зажала между пальцами немного мха и ударила огнивом о кремень. Мелькнула яркая искра. Я ударила еще раз, и снова вырвалась искра… вторая… третья… — настоящий фейерверк в миниатюре.

Огонь загорелся, и крошечное пламя, жадно поглощавшее топливо, стало расти и крепнуть. Я добавила сучьев, и пламя взметнулось еще выше. Когда Йонгден вернулся с большим количеством сухого навоза и ветками под мышкой, он пришел в радостное изумление.

— Как вам это удалось? — спросил он.

— Это огонь тумо, — ответила я с улыбкой. Лама посмотрел на меня внимательно.

— Правда, — сказал он, — все ваше лицо покраснело, и глаза так блестят…

— Чудесно, — ответила я. — Не утруждайте себя комментариями по этому поводу и приготовьте-ка мне быстро чашку крепкого чая с маслом. Мне нужно выпить горячего.

Я несколько опасалась неприятных последствий, но на следующий день, когда лучи солнца проникли за тонкий хлопок нашей палатки, проснулась совершенно здоровой.

В тот же день мы покинули долину, по которой шли от подножия Деу-ла. Она переходила в другую, гораздо более широкую низину, которая тянулась среди высокогорных цепей, насколько хватал глаз.

Солнце светило не так сильно, как обычно, и легкие белые облака плыли по небу, голубизна которого поблекла по сравнению с предыдущими неделями. Этот абсолютно безлюдный край, омытый мягким светом, вызывал ощущение свежести и юности. Здесь не было ни признаков кочевий, ни следов путников.

Мы брели через эту дивную пустыню, чувствуя себя первыми и единственными обитателями земли, совершающими обход своих владений.

Мы не боялись заблудиться, так как светлая река, образованная из нескольких потоков, указывала нам путь: один из ее рукавов спускался с перевала Деу, другой — со склонов, казалось преграждавших путь в долину, и еще один широкий ручей струился с выступа горы. Несколько часов спустя я смутно разглядела какие-то черные точки, рассеянные среди невысокой травы. Большое расстояние не позволяло определить их природу, но я вспомнила, как мне говорили в Таши-цзе о докпа, зимующих на этих пастбищах, и догадалась, что вижу яков; мы принялись искать глазами жилище хозяев стада. Пришлось долго идти, прежде чем удалось обнаружить становище, сложенное из камней, как принято в высокогорном Тибете.

Шёртен и маленький мендонг свидетельствовали о том, что здесь живут набожные люди. Впрочем, в Тибете, как и везде, внешние проявления благочестия не всегда сопровождаются реальным радушием и милосердием.

Когда Йонгден попросил приютить нас на ночь, ему грубо ответили, чтобы он шел своей дорогой и поискал пристанища в другом месте.

И вот мы побрели дальше вниз по долине и добрались до хижины, в которой докпа хранили останки мертвых людей в виде тса-тса.

Ламаисты, подобно многим буддистам, предпочитают кремировать трупы, но на большей части тибетской территории нет лесов, и кремацию трудно осуществить. Когда речь идет о священниках высокого ранга, вместо костра используют огромный чан, заполненный маслом, в котором, за неимением дров, сжигают тело покойного.

Что касается простых тибетцев, их трупы обычно относят в горы и оставляют, зачастую предварительно расчленив, на растерзание грифам и другим хищникам.

Когда звери съедают плоть и от тела остаются лишь совершенно сухие кости, родные покойного собирают останки и передают их ламе, который принимается их толочь, превращая в порошок. Затем, смешав этот порошок с сырой землей, он изготавливает с помощью литейной формы ряд миниатюрных шёртенов, именуемых тса-тса, которые хранятся в отдельных либо общих хижинах ad hoc[107].

Хижина, на которую мы наткнулись, не была заполнена тса-тса до предела; в ней оставалось достаточно места, чтобы мы могли здесь улечься, но из-за отсутствия топлива Йонгден, мечтавший об ужине, предпочел попытать счастья в другом месте.

Мы добрались до ближайшей деревни, когда уже стемнело. Здесь нас встретили еще менее любезно, чем в предыдущей, и мы были вынуждены обороняться от собак, хозяева которых не мешали им проявлять свою враждебность.

Поэтому пришлось провести ночь под открытым небом, на небольшом выступе скалы.

На следующий день мы продолжали спускаться по долине, которая постепенно сужалась, и во второй половине дня вышли к мосту. Я весьма удивилась, обнаружив это сооружение на безлюдной дороге, хотя оно не отличалось большими размерами и не было похоже на те мосты, что встречались мне в долине Наг-Чу. Это произведение искусства состояло из четырех-пяти еловых стволов, покоившихся на опорных досках, а сверху местами лежало несколько широких плоских камней, чтобы было куда поставить ногу.