Достоевский во Франции. Защита и прославление русского гения, 1942–2021 - Сергей Леонидович Фокин Страница 37

Важно, что в приведенном отрывке Пруст использует слова из бодлеровских «Соответствий», которые в оригинале звучат следующим образом: «une ténébreuse et profonde unité» — голоса сливаются в рамках «смутного и глубокого единства», единого жизненного основания, где действует принцип соответствий.

Таким образом «сторона Пруста», также как и «сторона Достоевского», может в той или иной мере присутствовать у многих писателей. «Сторона Достоевского госпожи де Севинье», как мы видели, породила «сторону Достоевского у Пруста» или, скорее, следуя прустовской логике, «сторону Пруста Достоевского». Но не следует сбрасывать со счетов и другую проблему: перед исследователем темы «Пруст — Достоевский» в качестве одной из главных задач оказывается преодоление «своей стороны» в пользу «стороны Пруста» в творчестве Достоевского, то есть осуществление свободного от субъективистского произвола корректного и доказательного компаративистского сопоставления.

Глава третья

ДЕМОН МАЛЬРО[223]

Сопоставление творчества Мальро с произведениями Достоевского бесспорно позволяет представить новые стороны в многоплановой фигуре французского писателя. Впрочем, в силу особенностей метода «инверсивной компаративистики» это сравнение проявляет и новые грани творчества русского автора. Мальро не оставил нам целостного систематизированного текста, специально посвященного Достоевскому. Однако имя Достоевского и упоминание его произведений постоянно встречаются у него как в романах, так и в теоретическо-эстетических и мемуарных работах. Подобная рекуррентность дает основание говорить об особой роли Достоевского в судьбе Мальро, но и предоставляет повод для многочисленных спекуляций.

Попытки сопоставления его творчества с произведениями Достоевского во французской компаративистике предпринимались уже не раз. Вместе с тем, выявляя точки соприкосновения и расхождения в творческом наследии двух писателей, исследователи, как правило, или основывали свой анализ на отдельных произведениях[224], или сосредотачивались на рассмотрении ограниченного круга проблем. Так, например, для А. Лорана имена Достоевского и Троцкого становятся поводом для изучения интереса Мальро к действительности русской духовной и политической жизни[225]. В работе Р. Иати наряду с влиянием на Мальро произведений Достоевского изучается роль ницшеанских идей в его творчестве[226]. Г. Пикон, сравнивая структуру художественных систем Достоевского и Мальро, стремится выделить моменты, определяющие их мироощущение, и отмечает значительное, с его точки зрения, различие, существующее между ними, — агностицизм Мальро и христианство Достоевского. На этом основании он делает вывод, что «несмотря на восхищение и даже ностальгию» Мальро по отношению к Достоевскому, «дистанция между ними не может быть преодолена»[227]. Ж. Монтальбетти, выявляя общие моменты как в биографии, так и в творчестве двух писателей, рассматривает участие идей Достоевского в «религии смерти» Мальро[228].

Особое место в ряду работ, посвященных рассматриваемой теме, занимают исследования Сильви Овлетт, которая занимается сравнительным изучением творчества Достоевского и Мальро на протяжении длительного периода, результатом чего стала серия публикаций, где сопоставляется писательское наследие этих писателей[229]. Ей принадлежит перевод с немецкого языка не публиковавшихся ранее во Франции материалов, подготовленных Мальро к коллоквиуму «Мы и Достоевский» («Wir und Dostojewskij»), организованного в 1971 году в Германии его другом, писателем М. Шпербером[230]. Кроме того, Овлетт подготовила для французского читателя комментированное издание своего перевода «Записок из подполья»[231]. Результатом проделанной работы стала книга «Достоевский — демон Мальро», появившаяся в 2015 году[232]. Эта книга, которая написана на материале докторской диссертации, защищенной С. Овлетт в 2002 году, бесспорно, является важным этапом в исследовании проблемы, поскольку ее автор стремится к обобщению и систематизации всех аспектов, касающихся связей, объединяющих творчество Достоевского и Мальро. В исследовании Овлетт Мальро предстает в трех ипостасях: Мальро-читатель, Мальро — критик и теоретик литературы и Мальро-писатель. Во всех случаях исследовательницу интересует прежде всего участие и роль идей Достоевского в формировании творческой личности французского литератора. Соответственно, книга состоит из трех обширных частей: «Метаморфозы Достоевского» («Les metamorphoses de Dostoïevski»), «Мальро — теоретик творчества Достоевского» («Malraux, théoricien de la littérature dostoïevskienne»), «Демоническая интертекстуальность» («Une intertextualité démonique»).

В работе Овлетт представлено подробное и основательное исследование знакомства Мальро с творчеством Достоевского и с трудами французских писателей и литературоведов, посвященных русскому автору. Проблема восприятия Достоевского во Франции была уже основательно разработана во французской науке и до Овлетт, что значительно облегчает ее задачу[233]. Опираясь на работы предшественников, прежде всего на диссертацию Ж.‐Л. Бакеса, Овлетт дает весьма основательный обзор роли работ М. де Вогюэ, А. Сюареса, Э. Фора, А. Жида, М. Пруста. Л. Шестова и других в формировании взглядов Мальро на Достоевского

Изучая статус Мальро — читателя Достоевского, по мысли автора, можно понять, в какой степени открытие Достоевского является определяющим для его размышлений о литературе и для его романного творчества. Овлетт показывает, как Мальро постепенно преодолевает первоначальные, ставшие «иконическими» (первая глава этой части книги называется «Последовательное разрушение икон: 1886–1930» [ «La destruction progressive des icônes: 1886–1930»]) во Франции представления о русском писателе, который воспринимался часто как выразитель русского болезненного, мистического духа.

По убеждению Овлетт, Мальро одним из первых среди французских комментаторов творчества Достоевского отходит от преимущественно психолого-биографической трактовки творчества Достоевского и пытается освободиться из-под власти идей русского мыслителя, стараясь переосмыслить их в соответствии со своим мироощущением, адаптировать их к своему миропониманию. Его интересуют прежде всего эстетика русского писателя и структурные особенности его произведений.

Овлетт подробно показывает процесс постижения Мальро произведений Достоевского и его эволюцию, начиная с ранних лет французского писателя (1901–1918), через основные этапы его жизни: открытие «новых ценностей» в 1918–1923 годы, период индокитайской авантюры (1923–1926), время написания им первых романов (1926–1933), контакты с советской действительностью и советской культурой, встречи с ее представителями, участие в первом съезде Союза писателей СССР (1934), испанские события 1930‐х, участие в Сопротивлении, политическая и культурная послевоенная деятельность.

Многочисленные теоретические работы Мальро («Искушение Запада», «Демон Абсолюта», «Голоса безмолвия», «Бренный человек и литература», «Метаморфозы богов», «Антимемуары» и другие), которые появляются в эти периоды, считает исследователь, — результат размышлений, превращающих Мальро-читателя в «производителя» текстов. Здесь возникает основная мысль, которая лейтмотивом проходит через всю книгу Овлетт: хотя Мальро пытается преодолеть влияние на него идей русского писателя, на протяжении всей творческой жизни он ощущает непреодолимую тягу к ним, снова и снова возвращаясь к произведениям Достоевского, испытывая его своего рода демоническое воздействие. Овлетт приводит слова Мальро из эссе «Бренный человек и литература» («L’ Homme précaire et la littérature», 1977): «великий русский роман — это европейский