Софья Толстая - Мой муж Лев Толстой Страница 37

Последнее время я слаба духом, не готова ни к какому горю, ни к какому несчастью. В душе размягченность и жалость ко всем и всякому, виноватость и неспособность к протесту, к терпению, к спокойствию, и главное, отсутствие религиозного настроения. Слишком переполнена душа чем-то другим.

Таня, Лева, Саша и Соня Колокольцова ходили кататься на коньках. Весь пруд замерз без снега, и я жалею, что не взяла из Москвы свои коньки.

С утра все были в праздничном настроении: готовили подарки, раскладывали привезенные из Москвы угощения. Лучший момент дня был – моя прогулка по лесам, особенно хорошо в молодой елочной посадке. Три градуса мороза, тишина, и минутами выглядывало, наконец, пропавшее за всю осень солнце. Все покрыто выпавшим за ночь свежим, чистым снежком, молодые елочки, зеленые и тоже слегка запушенные снегом, на горизонте черная, широкая полоса замерзшего на зиму старого леса Засеки, и все тихо, строго, неподвижно, серьезно. Я глубоко наслаждалась; лучше всего – в природе и в искусстве. Как хорошо это знает С.И. – А в семье, на людях, столько ненужного раздражении, столько наболелого, злого…

Обедали семейно, хорошо, весело. М.А. Шмидт приехала. К пяти часам у Доры и Левы была елка, чай, угощение. Бедная Дора устала, но ей, девятнадцатилетней, почти девочке, необходим праздник, и ей было все удачно и весело. Маленький внук Левушка пугался и удивлялся. Славный, симпатичный ребенок.

К восьми часам стало грустно: у Л.Н. поднялась температура до 38, и это всякий вечер было раньше, но только до 37 и 7, а сегодня хуже. Я советовала ему очистить желудок, так как у него запор, но он ревень не принял, а промывательное не подействовало. Все приуныли.

В абстрактной ситуации, где Софья подчинила мужа себе, Л.Н. оказывается в таких же жутких условиях клетки, что и она в реальной истории. Мужчина, не имея способов манипулирования женщины, просто увядает в подобной альтернативной реальности. Любовь как чистое чувство не может привести к увяданию.

Всю ночь у Л.Н. был жар. Он так вскрикивал, стонал и возился, что я ни одного часа не могла спать. Дуняшка говорит: «Ведь они очень уж нежны, не то что вы». Действительно, трудно встретить более нетерпеливого и эгоистичного больного. А главное – упрямого. Вчера ревень не принял, сегодня принял в 11 часов. Теперь хинин от его лихорадки на полный желудок принимать нельзя, и вот опять на сутки затянется – и все из упрямства, нежелания послушаться меня и вовремя принять слабительное. Ох, как надоело, как скучно и трудно поднимать всю энергию, чтоб опять убеждать, настаивать, сердиться, все с той же целью – спасти его же и помочь ему же, брюзжащему, сердящемуся, упрямому человеку, которому отдаешь всю свою жизнь, убивая в себе все личное – хотя бы простые потребности спокойствия, досуга для чтения, для музыки, не говоря уже о том, что я никогда нигде не была, ни за границей, ни по России.

Пришел какой-то тульский мастеровой, принес удивительною картину крестьянина-иконописца. Картина аршина в полтора, карандашом, изображает сидящего в середине Льва Николаевича; налево школа, дети, за ним ангел, выше – Христос на облаках, ангелы, и дальше еще мудрецы: Сократ, Конфуций, Будда и пр. Направо церковь, и перед ней виселица с повешенными. На первом плане архиереи, священники, камертер, тут же дальше на заднем плане военные пешком и верхом. Типы разных народностей, читающих книги, на самом первом плане почему-то турок в чалме читает большую книгу. Л.Н. непохож лицом, но похож общим типом. Сидит, поджав ногу.

Тяжелые рассказы о яснополянских мужиках: брат обокрал брата, вдова убила незаконного своего ребенка, отец просовал в тесную щель клети своего малолетнего сына и велел ему красть и подавать себе вещи; в нашей библиотеке разбили рамы и ребята таскали книги. Все досадно, все больно. О, власть тьмы!

Слегка морозит. Тихо, спокойно, если б не люди и их пороки. Как я стала любить тишину, тихих людей, тихие отношения с ними!

Читаю чудесную книгу о буддизме под заглавием «The soul of a people». Какие прекрасные истины и простые встречаются в буддизме. Их как будто и сам знаешь, но напоминание о них, лаконизм в выражении – все это восхищает душу.

Я только что писала, что люблю тишину, и вспомнила подчеркнутые в этой книге слова: «…the greatest good for your heart is to learn that beyond all this turmoil and fret is the great Peaсe»[7].

Письмо от Сережи, прекрасно описывающее отъезд духоборов из Батума с Суллержицким. 2000 человек уехали, и Сережа теперь тоже отъехал (была телеграмма) с 2000 духоборами, все в Канаду. Страшно мне за Сережу, но хорошо его дело, – красиво, достойно, интересно. Какое безумное это дело правительства – выпустить такое прекрасное население с окраин России! И прекрасный, нравственно воспитанный народ, без ругани, без преступлений. Отъезд их имел характер чего-то страшного и торжественного, как пишет Сережа. Запели гимны, пароход отчалил – и что ожидает это семитысячное население, поехавшее на двадцатипятисуточный переезд в неизвестные места, без языка, без лишних денег… Удивительная стойкость. Но вера ли это, в смысле религии?

Много, много гуляла; тишина и неподвижность в природе поразительные; легкий мороз, мало снегу, так что везде пройти по лесу можно, не только по полям. Прекрасно!

Приезжали вечером гости: Стаховичи Зося и Павлик и С.Н. Глебова. Льву Николаевичу лучше, стало всем веселее.

С утра все устраивали елку, дарили подарки, три внука здоровые, белокурые малыши – весело пока на них смотреть. Но внуки не то, что дети. Это все повторенье пережитых детских жизней, без непосредственной любви, заботы, мечты, искания своего и любимого мужа сходства. Мечты о будущем детей не сбываются, а пока они есть – хорошо.

Ходила много гулять, снег молодой, ночью выпавший, блестел по бесконечным полям на ярком солнце; тихо, чисто, хорошо. Ушла далеко одна и думала о всем том, что и кого люблю. На душе тоже чисто, спокойно и хорошо.

Вечером гости, великолепная елка (я все привезла из Москвы), соседи, дворовые, крестьяне. Песни, пляски, ряженые; нелепое представление «Царя Максимилиана и непокорного сына Адольфа». Саша и Анночка нарядились и под масками плясали. Саша толста, неграциозна, скучно на нее смотреть. Хорошо у Ильи то, что пускают в дом всех, веселись, кто хочет. Еды нанесли пропасть – ешь целый день и пей все гости. На ночлег принесли сена в контору и полушубков на пол, и все полегли спать. Гостеприимно, беспорядочно, добродушно и широко живут, но я бы так не могла.

Чудный день, густо покрыты все деревья и вся природа инеем, все бело, небо и земля слились в одно белое царство. – Много гуляла одна, дети на салазках катались с гор. Уехали в шесть часов, увезли Анночку внучку. В Ясную ехать было жутко от Ясенков; я отвыкла от зимней деревенской дороги; а из Гриневки до станции немного плутали и приехали опять к дому. – В Ясной хорошо, Л.Н. здоров и страстен.